И я знал наверняка лишь то, что через две недели должен оказаться на корабле, а тело девушки должно гнить где-то в этом чистилище. Мне нужно только придумать, как увести Изабелу от остальных. Оставшись наедине, убить ее не составит труда.

Птицы для выучки. Любую пойманную птицу используют для тренировки охотничьих соколов. Это могут быть голуби, коршуны или цапли. Птиц привязывают на длинную верёвку, отпуская в полёт, чтобы неопытные соколы могли обучаться охоте на них.

Она явилась. Я слышала, как ее первый шаг отдается в моих костях, будто над головой промчалось стадо диких лошадей. Она сходит на эту огненную землю из холодного моря, притянутая моей веревкой. Но она не беспомощна, не моя пленница. Ее воля ведет ее не меньше, чем мои призывы. А мертвые тянутся следом за ней, беспокойные тени, просачивающиеся сквозь темные волны.

Они пришли из-за нее. Пришли, потому, что должны, привязанные к ней, как она привязана ко мне. Она чувствует за спиной их шёпот, но пока не набралась смелости обернуться. Я сплела еще кусок веревки на своем лукете. Медленно, мягко ее приведет к нам.

Ари проскальзывает в пещеру. Теперь я хорошо знаю его шаги, беспечные прыжки по камням, будто он неуязвим, как и все в юности, потом пауза, колебание, когда он собирается с духом обойти каменистый гребень, страшась того, что может увидеть.

Он стаскивает с плеча мешок и вынимает содержимое — сушеную треску, копченую баранину и добрую меру сухого гороха, твердого как камень.

— Это Фаннар послал, — поясняет он, будто мне нужны пояснения.

Мы знаем о смене времен года по тем дарам, что они приносят нам. Недели яиц и свежей речной рыбы прошли. Ягоды и травы съедены. Мы вступаем в зимнюю пору, когда всё на вкус отдает дымом. Будут недели, когда вообще никто не придет из-за глубокого снега, бесконечные дни, когда ветер воет у входа в пещеру.

Раньше в эти долгие ветра одиночества мы с Валдис дивились, не сгинули ли все люди и звери там наверху и не остались ли мы лишь вдвоем. Наконец, когда мы уже боялись, что снега будут лежать вечно, они начинали таять, капли превращались в ручейки, а ручейки — в бурлящие потоки, с легкостью уносящие огромные камни, будто песчинки.

Затем приходили голодные недели весны, когда кладовые пустели и скот ревел в хлеву, требуя сена, а рыбачьи лодки нельзя было спустить в море. Люди приходили, но приносили лишь извиняющееся шарканье. Они стыдились приходить с пустыми руками, но мы видели нищету во впалых щеках и выпирающих костях. Они клялись, что принесут дары, когда первые птицы совьют гнезда.

Они держали слово, и начиналась снова пора яиц. Так было с того дня, как мать привела нас в пещеру. Но этот год станет другим — сестра умерла, и я одна с ночным ходоком.

Глаза мальчика метнулись в угол, где лежал человек. Он знает, что смотреть опасно, но не может совладать с собой.

— Я знаю, почему ты боишься его, Ари.

— Я никого не боюсь — по-детски задирает он подбородок.

— Должен бояться. Это драугр, ночной ходок.

Он вздрагивает и опускает голову, но я вижу, что он уже знает.

— Ты этого и боялся. Кто он, Ари? Как его звали при жизни?

Он не отвечает, не смотрит на меня. Я жду. Он скажет, когда придет время. Молодых, как и старых, нельзя торопить. Наконец Ари поднимает голову, лицо его бледно как пепел.

— Я не уверен, — с тоской говорит он.

— Скажи, и я буду знать, правда ли это.

— Некоторое время назад... я работал на рыбачьей лодке. Один из парней обернулся посмотреть на землю и увидел, как облака собираются над горой. Ветер еще едва дул, но мы поняли, что собирается шторм. Мы вытянули сети, и пошли к берегу как можно быстрее. Но иностранные рыбаки, они не могли прочесть знаки и продолжили ловлю. Шторм налетел внезапно, и был очень сильным. Несколько лодок чужестранцев решили, что безопаснее уйти в открытое море, подальше от скал, но на одной лодке, наверное, люди запаниковали и ринулись в гавань. Скорее всего, они не знали здешних берегов. Они подошли слишком близко к скалам, и ветер разбил лодку о камни. Ничего нельзя было сделать, только смотреть.

Лицо Ари исказилось от горя и вины. Тяжело смотреть, как гибнут люди и знать, что если бы кости, что бросают боги, выпали по-другому, это ты мог бы сейчас захлебываться в волнах.

— Кто-нибудь спасся?

— Море унесло их до того, как мы смогли бы прошептать над ними молитву. — Он неподвижно смотрит в огонь. Некоторое время он молчит, потом продолжает. — На следующее утро, когда прошел шторм, на берег выбросило доски и веревки с лодки, и дохлую рыбу, и ничего больше. Будто лодку раздавило, как яйцо. Кишки сворачиваются, когда думаешь о силе, что может сотворить такое с деревянными балками. Он трясет головой, как пес с больными ушами, будто хочет избавиться от воспоминаний.

— Ничто, сделанное человеком, не может противостоять ярости моря, вознамерившегося его уничтожить, — я посмотрела на тело в углу. — Но какое отношение шторм имеет к нему?

Голова Ари на миг тоже поворачивается, но он отводит взгляд.

— Все женщины и дети в деревне помчались собирать дерево для огня, пока соседи не растащили. И вскоре они наткнулись на тела трех рыбаков, распростертые на камнях, запутавшиеся в собственных сетях. Еще два трупа вынесло дальше по берегу. Всего пять тел, уж не знаю, это все, кто был на борту, или остальных забрало море. В гавань пришел пастор и сказал отнести тела в сарай возле его дома... не столько просьба, сколько приказ, будто мы его слуги, — оскорблённо добавил Ари. Он явно ненавидит лютеран не меньше чем Фаннар. — Могильщики принялись копать могилу в церковной ограде, но пастор остановил их. Заставил выкопать общую могилу за деревней, на неосвященной заболоченной пустоши, такую, что и собаку свою туда не положишь. Сказал, что это католики, идолопоклонники, которым не следует лежать с добрыми христианами. Он понял это по распятиям и амулетам, что были на них. Когда тела свалили в яму, уже наполнявшуюся вонючей жижей, он отправил могильщиков домой, сказав, что сам засыплет могилу этим же вечером. Думаю, он боялся, что кто-то из деревенских попытается втайне помазать тела елеем или помолиться за их души, а то и провести над ними службу, так что пастор хотел похоронить их раньше. — Ари указал на тело, лежавшее в углу пещеры, но старательно отводил от него глаза. — Вот тогда я впервые увидел его, ну или мне так показалось. Я поклялся бы жизнью матери, что это одно из тел, что я помог отнести в сарай пастора. Я держал его за лодыжки, и всю дорогу видел перед собой лицо. Оно отпечаталось в моей памяти. Но через несколько недель, работая на земле Фаннара, я заметил бредущего по дороге человека. С первого взгляда я понял, что уже видел его, хоть он и чужестранец. Поэтому я так заинтересовался им — старался вспомнить, кто он. Я был так уверен, что знаю его, что хотел уже пойти поздороваться. Но датчане добрались туда первыми. Не успел я и пары шагов сделать вниз по холму, как заметил их. По их насмешкам я понял, что он попал в переделку. Они окружили его и принялись бить. Я побежал за Фаннаром. Когда мы вернулись, он лежал без сознания. Когда мы с Фаннаром стали помогать ему, я вспомнил, наконец, где его видел. Видеть его лежащим там при смерти было всё равно, что снова смотреть на его утонувшее тело. Но я сказал себе, что ошибся. Тот человек давно умер и похоронен. Я сам отнес его к дому пастора, и он был синий и холодный, как и полагается трупу. Как мог покойник идти по дороге, полный жизни? Невозможно!

Я не спрашиваю парня, не ошибся ли он. Я точно знаю, что нет.

— Пастор, похоронивший его, как его зовут?

— Пастор Фридрик.

— Фридрик из..., Ари?

Парень морщит лоб, силясь вспомнить.

— Из Борга. Фридрик из Борга, так мне сказал один из могильщиков. Сказал, что зря он не последовал примеру отца и не убил себя — он стал таким же жалким ублюдком как папаша.