Пасмурное, прохладное утро. Завтра выступать мне. Утром, умываясь, я сказал Сенаторову (Александр Сенаторов – чемпион СССР по классической борьбе 1939 года. В 1964 году – государственный тренер по борьбе):

– Скорей бы время! Ну всю душу выело!

Ласковые руки сильного человека сжали мне плечи: – Время нельзя торопить, Юра! Его никогда не повернешь! Умей принимать время…

– Положение локтей – основа правильного жима,– сказал Богдасаров, одеваясь утром. Он даже одеваться пришел ко мне. Спозаранку начинает настраивать меня, в упряжь ставит мои чувства. Пусть, мне легче. Есть на кого опереться. Пусть говорит…

Потом мы сидели с Кимом в парке и перебирали японские газеты. Прогнал нас ветер. И вот, нарастая, дует уже несколько часов… Слежу за собой. Вроде ровен, спокоен. Постылая игра в браваду…

Рама колотилась, дребезжала. Богдасаров прижал ее картоном и ехидно спросил: "Что не стучишь? Давай, милая!"

Картона и бумаги в моем номере много – журналы, книги… чемодан. Да-да, чемодан. Фибровый желтый чемодан с моими вещами стоит в углу комнаты. Если скажешь, что этот чемодан – первый приз за победу на чемпионате мира в Стокгольме, никто не поверит… А его можно проткнуть пальцем – ведь он из спрессованной бумажной массы…

Получил из Москвы от Аптекаря фотографию. Мое подольское выступление. Поставил фотографию сбоку на ночной столик. На фотографии – победа..

Побеждать, победить – значит прожить жизнь в соответствии со своими убеждениями.

Подлинная победа – незамутненная жизнь в любимом деле, независимость твоего дыхания и твоего дела, уверенность в себе и сохранение искренности. Без искренности человек – это все равно что солнце за дымкой…

Голованов выиграл! Вот и разгадка прикидкам Мартина: опытный атлет, трехкратный чемпион мира упустил победу, заездил себя прикидками. Сомневался, как новичок,– и прикидывался, загонял себя на большие веса, не верил в себя, горел.

А много ли людей умеет верить в себя?..

Пришел Вахонин. Откинулся на кровати:

– Опустошен до предела!

– Ну и здорово! – сказал я.– Мне бы так опустошиться!

Вахонин покрутил транзистор, он висел у него на плече, сказал:

– За хорошими людьми и мы хорошие.

Оживи, "железо"!..

Весной 1962 года в Леселидзе, как раз накануне нервного срыва, я познакомился с Дмитрием Дмитриевичем Жилкиным – тренером метателей: с нами на сборах были легкоатлеты и боксеры. Мы звали Жилкина Димычем. Мы-это я, Ким Буханцев и еще несколько парней из сборной по боксу. Впрочем, его, наверное, так звали многие.

Димыч – своеобразная личность, очень гордый, во всем самостоятельный, войной битый-перебитый, травленый-перетравленый. Он служил в диверсионно-десантных отрядах. О войне рассказывает скупо, но очень образно. Кроме всего прочего, талантливый самоучка-конструктор. Многие его радиоприборы были отмечены дипломами на всесоюзных выставках.

Было бы несправедливо сказать, что он любит спорт,– он его не любит, он его обожает. От спорта ему не надо благ – лишь бы существовала возможность тренировать ребят и самому тренироваться. Его ученики становились чемпионами страны.

В общем, он производит сильное впечатление,

О чем мы только не толковали в эти долгие ночные сидения до рассвета!..

И вот в такие сидения Димыч заговорит о чем-нибудь, а потом вдруг без всякой связи спросит: "Скажи, Юра, как ты его поднимаешь? Как ты умеешь делать "железо" живым? Скажи, открой секрет…"

От неожиданности не сразу соберешься с мыслями, да и как ответить на такой вопрос. Начну что-то объяснять. Он только мотнет головой: "Нет, не то, не то!..– И опять за свое: – Отчего у тебя "железо" живое?" И уставится: глаза крупные, серые, немигающие…

Оживи, "железо"!.. Завтра мне это нужно обязательно.

Даже вот эти записи вести сложно. Подглядывай за собой, а это взводит. Дремать – самое лучшее состояние.

Вот и все. Завтра мой черед.

Все было ради этого дня – все-все!

В пять утра проснулся и лежал с полчаса. Между домами с карканьем носились черные вороны. Потом задремал.

Утро непогожее – это я уловил, встав уже довольно поздно. Ровно шумел дождь. Что ж, дождался, выворачивайся силой – из твоих удовольствий…

Верю в победу. Подвел себя к старту неплохо, по законам высшей опытности: не болен, не потерял вес, кроме тех трех килограммов, что придержаны умышленно, отдохнул, не горел, все связки и мышцы здоровы. И еще до сих пор никому не проигрывал! Значит, не научен проигрывать.

– Дождь льет,– сказал Голованов,– к счастью. Пришел доктор:

– Жаботинский жалуется на руку. Я сделал все необходимое. Я думаю, что это такая травма, которая не должна мешать выступлению. Рука в порядке.

А я вспомнил Миронову. Конечно, перестраховывается, а вдруг сыпанется, тогда на руку можно будет все и свалить…

Говорю доктору:

– Я совершенно здоров.

Пришел корреспондент "Комсомольской правды" Базунов, полистал пачку телеграмм на моем столе, рассказал анекдот.

По дороге на завтрак слышал со всех сторон: "Ты будешь первый!" Я отмахивался и говорил: "Дождь льет на счастье не одному мне".

И потом я писал уже на программе соревнований:

"Перед отъездом посидели молча. У машины стоял Михаил Степанович (Михаил Степанович – работник Всесоюзного комитета по физической культуре и спорту ) : "Я тебя, дорогой, жду уже тридцать минут. Фронтовики суеверны… Вахонина и Голованова провожал – выиграли. Теперь тебя жду. Ты не улыбайся, это не психотерапия. Первый! Только первый!" Он обнял меня.

Дождь поливал нас.

В машине Воробьев сказал: "Люблю дождь".

…Только что вернулся со взвешивания. Мой вес – 136,4 кг. Отличный вес! Значит, не горел!.. Я копался в сумке, отбирая вещи, бинты. Сбоку говорил Воробьев:

"Не буду ждать окончания Игр – улечу послезавтра. Самому выступать легче. Из сил выбился за всех болеть. Столько волнений!.."".

Оживи, "железо"! Слышишь, оживи!..

Итак, победа за мной. Этот подход может мне дать еще один рекорд – третий мировой рекорд в этих соревнованиях. Что может быть почетней такой победы!.. Еще подход-и всему конец, вообще всему!!

Я натер подошвы ботинок канифолью, чтобы ноги стопорились в посыле. На ботинках красной краской выведены имена побежденных соперников: Эндерсон, Брэдфорд, Шемански, Эшмэн, Сид, Зирк, Губнер…

Штанга закручена замками. Не прикасаясь к грифу, я ощутил эту тяжесть, бесшумную в замках, отзывчивую на любое движение. Гриф упругий и на хороших подшипниках: удобно цеплять на грудь. "Элейко" – высшего класса гриф.

Я примеривался к грифу и воспроизводил в памяти движение. Проверял готовность мышц, взводил их командами, отрешался от всего, кроме надвигающегося усилия. Жар опалил, сушил. Не зал, а топка…

Я не выпускал из сознания самые важные стартовые правила: не согнуть руки в тяге, особенно при отрыве веса, а в посыле не клюнуть и подсед сделать короткий… Можно гордиться: выдрессировал себя.

Я еще не брал гриф. Выцеливал хват, ширину стартового положения ног, прикидывал положение плеч.

Нет, я не пускал в сознание мысль о том, какой будет тяжесть! Пусть это самый большой вес. Пусть его никто не брал. Пусть я тут первый…

Я отучил себя воспринимать все иные чувства, кроме рабочих.

Пора…

Мышцы подключались уверенно, без сбоев, и вес набирал скорость. Я стал необыкновенно твердым, когда вытянул его в точку подрыва,– в этот момент штанга весит намного больше, чем в покое. Все внутри сжалось в ком. И все напряжения были жгуче-горячими и каменно-твердыми.

Я сделал главное: зацепил вес на нужную высоту. Уход уже не представлял сложностей. Самое главное – не смалодушничать, подставить себя под вес, войти под него.

И я вошел! Я принял его на грудь мягко и точно. И встал я очень легко. Зал охнул – я это услышал.

Когда вес на груди и ты уже распрямился, нельзя долго стоять. Очень ограничен запас воздуха в легких, а дышать нельзя: разрушишь опору из мышц. Можно только перед самым посылом коротко захватить воздух ртом, совсем немного, чуть-чуть… И нельзя стоять – мышцы затекают. И вес нельзя перекладывать. Вес уже должен лечь на место, когда заканчиваешь выпрямление, в самый последний момент…