Джузеппе Тонани (Игры 1924 года);

Йозеф Штрассбергер (Игры 1928 года);

Ярослав Скобла (Игры 1932 года);

Йозеф Мангер (Игры 1936 года);

Джон Дэвис (Игры 1948 и 1952 годов);

Пол Эндерсон (Игры 1956 года).

Я стал первым олимпийским чемпионом из России среди самых сильных атлетов – спортсменов тяжелого веса. Высшая атлетическая ценность – титул "самый сильный человек в мире" был отнят у Пола Эндерсона (Для составителей энциклопедии Менке не существуют наши атлеты из числа выступавших до 1965 года – времени моего практического ухода из спорта. Не назван ни один, исключая меня. И вообще нет ничего о советской тяжелой атлетике 1917 – 1965 годов. Это, по крайней мере, странно, если учесть роль наших атлетов в мировом спорте.

Нет ничего о Джоне Дэвисе. Весьма скупы сведения о Шарле Ригуло. В цифрах же допускаются искажения.

Французская энциклопедия Дэноэля не относит этот почетнейший титул вообще ни к одному из атлетов, помимо Шарля Ригуло и меня. Мангер, Дэвис, Шемански и Эндерсон не приняты в качестве "самых сильных людей". Нет даже оговорок об исключительности их силы. Выдерживается, так сказать, принцип вкуса) и впервые с далеких предреволюционных турнирных столкновений по всем статьям перешел к русскому атлету.

Не сужу, получилось ли, но я старался так, чтобы моя сила возбуждала любовь к спорту и жизни и никогда не была сокрушающей, всезапретной для порывов, надежд…

"Давить!" – это я стал слышать потом…

Я сознавал неизбежность своего утяжеления до 130– 140 кг. Вес даст мышечная масса. Поэтому я сохраню скоростные качества и выносливость. Без выносливости к нагрузкам не стоит загадывать и о результатах. Одаренность одаренностью, но прежде – труд. Свирепый труд. Десять, двадцать, тридцать тонн тяжестей в тренировочный заход при заданной интенсивности – это изменит мышцу, обеспечит направленные приспособительные процессы. Это тысячи тонн в строгостях соотношений, определенностях расчета…

Мне нравилось строить силу. Ошибки тренировок не могли укротить меня. Особенное отвращение вызывало (и вызывает) благоразумие. Беречь себя, лелеять, мелочно брать все, что дают выгоды силы, расходовать себя скаредно, вообще скупиться на выдачу себя – не умел так, не понимал этих слов, презирал, как ползучую мудрость. Опрокидывать все, на что достает силы, а отдав ее, добыть сызнова! Гадливость я испытывал и к тем анализам историков спорта, которые лишь сводили результаты в столбцы. Без соприкосновения с чувствами цифры и факты мертвы и часто лгут вопреки самому принципиальному объективизму. Восторг силы наделял дерзостью. Упадки духа – это от усталости, это ухабы дерзости. Это и есть счастье борьбы – отдав, заново взрастить силу.

Нет, слишком многое оставалось и остается за столбцами цифр. Я не умел отказываться от цели. Просто не ведал, как это бывает. Если живешь – значит, всегда сохраняешь способность к движению. Всегда остаются иные заходы к цели. Ошибки благословенны. Они могут быть трагичны по форме, но не по существу.

Ошибки поворачивают на цель, когда умеешь читать их. Искусство обращения с ошибками и отличает удачника от неудачника, победителя от просителя, талант от посредственного умника…

Впрочем, случалось и по-другому. Сяду – и нет желания шевелиться. Кажется, везде и всюду теряешь себя. Жизнь ускользает. Все дни – мимо. Ничего не помнишь. Только помосты, диски… Я непростительно сорю днями, а смысл спорта ради результата бледен, ущербен, и вся игра преувеличенно серьезна.

Не проще ли, не честнее сразу заняться чем дорожу?

И однозначность ответа: к той, другой жизни я не готов, скорее даже беспомощен, а там борьба. И гораздо более суровая, изощренная – на знаниях и воле, которых у меня еще нет!

И еще – о молчании. Кто молчит, изменяет истине, навешивает тяжесть и боль на других. И принципы – они для выводов! Непрерывности выводов. Новых упорств жизни.

Не лгать, не играть в кумира, не выдумывать себя. Быть собой. Быть преданным движению, устоять в себе. Не дать себя выдумывать. Быть собой.

А пока искать себя, пусть через спорт. Выходить на верное направление, главное… Но и тогда я знал твердо: не буду приживальщиком от побед, не дам себя раздавить, обезличить победами. Это не дозволяло самолюбие, но еще в большей степени это соответствовало убеждению: большой спорт имеет смысл, пока ты сохраняешь способность к росту. Нет этой способности – нет спорта, лишь голый смысл выгоды вместо спорта. Поэтому я не страшился поражения. Его не могло быть. Не пустые слова – ведь впереди жизнь, новое приложение себя.

Я спешил. Достать заветные килограммы – и уйти! Есть это внутреннее обязательство, радость и злость постижения цели, а за ними – все новое, все сброшу с плеч… Перевод слова "атлет" с греческого означает "бороться, трудиться, терпеть, переносить бедствия". Точно так!

Я, конечно, тешил себя выдумками, но в веренице тренировок, освоении новых весов, озорстве натиска на новые рекорды и поединках я слышал свою музыку. Дней в жизни мало, как мало! Вышагнуть за убогость "килограммового" движения.

Заложенная природой страсть к владению телом, подчинению борьбы своей воле – великое искушение! Тяготы тренировок смывала музыка настроения.

Эйнштейн утверждал: научное творчество-это процесс одной природы с искусством вообще. Я жил именно таким ощущением. И спорт я не представлял без этого приложения. Я многое выдумывал, многое идеализировал, но разве можно без мечты? Мечта и лишенные мечты. Расточительство силы и скупость расхода. Копеечность каждого шага. Торжествующий мещанин, вооруженный дипломом и чином, везде и по мере возможностей столбит участки…

Жизни еще предстояло вколачивать некоторые истины, противные всему моему существу.

Очень скоро я уверился: слава – это необходимость новых побед, это долг перед обществом, причем долг с процентами. И очень высокими. А со стороны она казалась такой уютной, удобной…

"Когда общество доходит до известной высоты развития, тогда оно начинает требовать от своих членов, чтобы у них были определенные и сознательные убеждения и чтобы они держались за свои убеждения. Кроме обыкновенной честности, является тогда высшая честность, честность политическая…" (Писарев Д.. И. Соч., т. 3. М., 1956. С. 95-96). Я понимал это как самостоятельную твердость убеждений. И разве от отсутствия похвал хуже то, чему ты предан?

Спорт давал и здесь предметные уроки. Еще бы, это такая жизнь!

Разве ограниченная духовность силы не есть насмешка над человеком, издевательство и обнаженность наживы? Разве победа – только победа, высшая правота, и все? Разве она по своей природе лишена разборчивости? Если победитель – значит, уже прав?

Как ни странно, спорт воспитывал отвращение к самонадеянности силы и победам, которые нередко приучают к неразборчивости средств. Я презирал победы от барышей. Барышей любого порядка.

Я старался понять смысл силы. Силы вообще. Справедливость силы. Да, вышагнуть за убогость только "килограммового" движения!