Нить за нитью перебирал оборванные, иссохшие, уже почти чужие связи. Нет в них искренности, а главное – единомыслия. Чем упорнее я шел, тем более одиноким становился. Нити отношений истлевали и рвались.
Раздумывая о спорте, испытывал горечь. Я не посторонний спорту. Я вложил в него не только любовь – поставил на ребро жизнь… А сколько сделал для раскрепощения спорта! Первым в стране стал писать о нем как о профессии опасной и тяжкой. Тогда это была совершенно недозволенная тема. Ярлык пришлепывали в момент – и уже вся жизнь наперекос. Писал о том, что было абсолютно неведомо обществу: об изнанке и подноготной рекордов, олимпийских побед, славы… Тогда, на исходе 50-х и в начале 60-х годов, я выступил против неуважения к спортивному труду, отношения к спортсменам как людям второго сорта, неспособным в силу умственной ограниченности ни к какой иной работе, кроме самой примитивной – мускульной. Я говорил о необходимости страхования этого труда, пенсионного обеспечения. Коли существует большой спорт – пусть относятся к нему как миру, где люди сгорают и разрушают себя в считанные годы. Я вступал в конфликт с чиновничеством, сосущим спорт, то бишь жизни людей.
А скольким же ребятам я просто помог!
И никогда ни слова признательности – стена отчуждения. И если бы только отчуждения – ожидание нового удара, все оттуда же – из сверкающего мира спорта.
Я достаточно закален. Не жил с этим ощущением обиды, оно постепенно исчезало. Его нет во мне и не было как постоянного живого чувства, определяющего поведение.
Разве можно жить, травя себя злом, тем более требуя от него справедливости?.. Надо идти. Остальное не имеет значения. Для людей, но не для крыс.
Как же кусаются крысы! Такая крыса нередко может выступать почти в твоем обличье – и лгать на тебя, желать твоей гибели, подталкивать к ней. Ведь у крыс высшая ценность – квадратные метры площади, вещи,– словом, имущество.
И они кусают!
Господи, как же трудно заживают раны!
И как трудно устоять!
И как тогда зловеще одиночество!
И все равно – идти. И навсегда избавиться от такой химеры, как благодарность тебе. Ее не бывает. От осознания этого только выиграешь. Всегда ждать нового испытания. Лишь в этом случае жизнь не свалит, будешь идти.
Нет людей. Понимаете крик тысячедневных мук?
Душа не хочет немая идти, а сказать кому?
Со временем во мне сложилось убеждение – есть гордость избранного пути. Ничто не имеет значения: ни оскорбления, ни глумление, ни клевета, ни даже измена родных, ни извращение ими смысла твоего дела и предание его публичному осмеянию. Шаг ни на мгновение не ослабевает…
Ошибки, падения, горе, катастрофы…
Сколько раз движение вело в глухой тупик, а жизнь ради этого движения превращалась в глухое замкнутое пространство! Сколько же раз приходилось все начинать сызнова! И это все из того же принципа – ждать нового испытания, в рост встречать – и продолжать идти, и не бояться крушений.
С того часа, как я узнал эти строки, читая исповедь протопопа Аввакума, питаюсь неисчерпаемой живительностью их:
"– Долго ли мука сея, протопоп, будет?
– Марковна, до самыя до смерти!"
Протопоп говорил это в утешение жене. Оскорбления, голод, побои, ссылки, публичные унижения – чего только годами не переносил во имя негасимой для него идеи Аввакум, этот совершенно беззащитный перед всем миром человек: ни средств, ни поражающей воображение физической силы, ни вооруженной рати, ни даже обыкновенного дома, да что там дома – угла. Ничего – лишь одно: слово. Неукротимое слово веры! "Да не забвению предано будет дело… Управи ум мой и утверди сердце мое приготовитися на творение добрых дел…"
Без физических нагрузок (и довольно значительных) не воспитаешь человека крепким и выносливым, а ему, этому человеку, не сохранить в будущем здоровье. Современный город, объем школьного учения, вся дневная нагрузка требуют противопоставления физической закаленностью. В данных условиях существования (не столь редко это можно назвать и "выживанием") человек вынужден обращаться к тренировкам (как единственно действенному средству), дабы выдержать натиск среды, забот и труда.
Для долгой и здоровой жизни занятия спортом важны в той же мере, что и разумное питание (естественно, при соблюдении режима). Однако я знавал людей весьма преклонных лет: они курили, даже выпивали.
Их долголетие я относил исключительно к природно крепкому здоровью, генетически обеспеченному. Но однажды я услышал от девяностолетнего человека (он, кстати, женат на далеко не старой женщине) слова, которые, я думаю, отчасти высветили существо долголетия. Старик – а его трудно назвать стариком,– суховатый и прямой мужчина с умным, пытливым взглядом, сказал тогда: "Мне очень приятно жить". Я услышал и окаменел. Сколько же в этом смысла! Да ведь именно здесь объяснение долголетия одних людей и, наоборот, болезней и преждевременного угасания других.
Если человек находится в обстановке, которая не угнетает его, ему по душе дом, люди, которые его окружают, и он с удовольствием (а не с тревогой и напряжением) встречает каждый день, он будет долго жить, если не долго – все равно выберет свои годы, не рухнет на подходе к истинно зрелым летам.
"Счастлив тот, кто счастлив у себя дома",– написал Толстой, уже прожив долгую жизнь. Как это мало и как вселенски много!
Целый мир радостей, больших и малых,– нет без них пульса жизни.
Можно перешагнуть через горе, беды, потрясения, если с тобой мир любви и радостей.
Радость могут принести (и приносят) и физические нагрузки, тренировки. Но не сразу, не в одночасье. На первых порах (может быть, на это уйдет полгода или год) понуждать себя к занятиям непросто, какая уж тут отрада, когда приходится истязать себя бегом или поднятием тяжестей. Но, когда к человеку приходят выносливость, сила, ловкость, тогда сами занятия начинают приносить ему удовольствие. И чем выше тренированность, тем выраженное это чувство. Именно оно, а не только сознание необходимости и полезности физических нагрузок привязывает к тренировкам. Человек испытывает удовлетворение от владения своим телом, освобождается от слабостей, двигательных ограничений, присущих дряблости, крепнет его уверенность в себе, жизнь приоткрывается с новой, неизвестной стороны.
Время и воля нужны, чтобы прорваться к силе, выносливости, закаленности.
За этим преодолением уже не только избавление от болезней и немощи, но и наслаждение работой, которая делает тебя совершенней и неутомимей; много дел становятся доступными, возрастает ширина и глубина охвата жизни, меняется само качество жизни.
Справедливость силы…
Накопление силы, удовлетворение от физического обновления для некоторых молодых людей превращается в самоцель. Необходима подстройка этого влечения. Это – и воспитательная работа тренера, и отношение родителей, и вся мораль общества: не могут слепая сила, животная мощь и выносливость являться первостепенным достоинством, тем более содержанием жизни. Не могут заменять главные ценности жизни ни мускулы-шары, ни безупречное владение приемами рукопашного боя, ни иные какие-то сверхкачества. Молодости с ее динамичностью нравится власть над людьми (над мнимой заурядностью), которую дают сила и умение ею распоряжаться. Не меньшую власть над молодым сознанием имеет хвастливое чувство превосходства мускулов, их внушительное и по-своему грозное развитие – это сразу ставит юношу над сверстниками, наделяет все той же мнимой исключительностью.
В общем, это свойственно людям. Не одна привязанность к технике, искусству управляет будущим инженером, поэтом или артистом. Если честолюбие не отрывается от реальностей, не смыкается с маниакально-тщеславным чувством единственности своего дарования, в нем нет ничего ущербного. Но возведение силы в абсолют, в верховного распорядителя отношений между людьми неизбежно калечит личность, дает простор сорным и опасным чертам характера, обрекает на умственную и душевную ограниченность. Ценность такого человека для общества – весьма скромная, ибо он способен лишь к самой примитивной работе; отсюда неизбежность столкновения высоких амбиций с невысокой стоимостью действительных способностей и возможностей.
