— Почему об этом так долго молчали, Алексей Алексеевич? — недовольно спросил Бирюков.

— Нянечка молчала. — Широков, выглянув в коридор, громко позвал: — Рената Петровна!.. Извольте в ординаторскую пожаловать.

Через минуту Бирюков увидел очень высокую и похожую на грузинку молодую женщину с черными как смоль волосами, заплетенными в толстую длинную косу.

— Расскажите, Рената Петровна, как деньги к вам попали, — строго сказал хирург.

— Я уже объясняла, Алексей Алексеевич, — обидчиво проговорила женщина.

— Вы не мне, сотруднику уголовного розыска объясните.

Нянечка, демонстративно уставясь в окно, капризно повела плечами и заговорила. Задавая уточняющие вопросы, Бирюков выяснил, что мужчина, приносивший записку, был среднего возраста, не так чтобы старый, но уже и не молодой. Лицо загорелое. Одет в голубую рубашку с завернутыми до локтей рукавами и светлые брюки. На голове — соломенная широкополая шляпа, как сомбреро. Цвет волос из-за шляпы нянечка не разглядела. Записку просил передать женщине сразу, как та придет в сознание. Ни имени, ни фамилии ее не называл, сказал лишь: «Той, которая упала с третьего этажа и вчера вечером на «Скорой» в клинику поступила».

— Как он вам деньги предложил?

— Сказал, если больная поправится, выпейте с друзьями за ее здоровье. Я спросила: «Разве сами не можете этого сделать?» Он улыбнулся: «Понимаете, в длительную командировку уезжаю и не смогу узнать, когда дело на улучшение пойдет».

— Почему сразу об этом не рассказали Алексею Алексеевичу?

— Думала, больная скоро поправится.

Антон показал несколько фотографий:

— Из этих никто не появлялся в клинике?

— Нет, — внимательно перебрав снимки, ответила нянечка.

— Разрешите?.. — протягивая к фотографиям руку, вдруг попросил Широков. На снимке Сипенятина взгляд его задержался. Антон отпустил нянечку из ординаторской и настороженно спросил:

— Что, Алексей Алексеевич, знакомая личность?

— Нет, — возвращая фотографии, ответил хирург. — Наивное какое-то лицо у парня.

— Зато дела этот парень творит не наивные, — пряча снимки в карман, сказал Антон. — Если кто-то будет интересоваться больной, сообщите, пожалуйста, нам.

— Непременно сообщу.

До многоэтажного дома, в котором жил Алик Зарванцев, от клиники было рукой подать. Отыскав нужную квартиру, Бирюков несколько раз надавил на кнопку электрического звонка. В квартире вроде бы тявкнула собачонка, но открывать дверь не торопились. Пришлось позвонить еще. Наконец в прихожей послышались глухие шаги, дважды щелкнул замок. В распахнувшейся двери показался мужчина в новеньком, словно с иголочки, белом костюме. Густая, чуть не до плеч, грива волос и выбритое до синевы крупноносое лицо плохо сочетались с юношески подтянутой фигурой, поэтому определить возраст мужчины с первого взгляда было нелегко.

— Мне нужен Алик Зарванцев, — сказал Антон.

Мужчина помедлил, но тут же нараспев проговорил:

— Пра-а-ашу…

Судя по глухой тишине, кроме мужчины и лопоухой таксы, в квартире никого не было.

— Простите, с кем имею честь?.. — белозубо улыбнулся мужчина.

— Бирюков. Из уголовного розыска.

— Документик можно посмотреть?

«Бдительный гражданин», — доставая удостоверение, подумал Антон.

Мужчина несколько раз взглянул на Антона, сличая его внешность с фотографией, и широким жестом показал на распахнутую дверь в комнату.

— Пра-а-ашу… — снова пропел он, пропуская Бирюкова впереди себя. — Альберт Евгеньевич Зарванцев к вашим услугам. Можете называть Аликом.

Комната, куда Зарванцев провел Антона, привлекала внимание росписью стен. От пола до потолка на стенах резвились вызывающе грудастые русалки, в разных позах улыбались и плакали обнаженные красавицы, а мускулистые гладиаторы с фиговыми листками кололи кинжалами заморских чудищ. Пробелы между рисунками заполняли размашистые цветные автографы.

В отличие от крикливой стенной «живописи» мебельный гарнитур комнаты был более чем скромным. Широкий старинный диван, потертое кресло, стол с рахитичными кривыми ножками, щелястый платяной шкаф да пара расшатанных стульев, судя по всему, достались Зарванцеву в наследство или были куплены за бесценок в комиссионном магазине. Между шкафом и окном стоял небольшой телевизор, на полу фотоувеличитель, на подставке которого коробились несколько брошенных друг на друга фотографий, а половину окна загораживал заляпанный масляными красками пустующий мольберт.

Предложив Бирюкову кресло, Зарванцев уселся на диван и, пошевеливая носками замшевых туфель, напряженно замер. Прикорнувшая было возле него собачонка вдруг, вскинув морду, отрывисто затявкала. Антону показалось, что хлопнула входная дверь, и в ту же секунду по лестнице глухо застучали удаляющиеся частые шаги.

— Минуточку… — Зарванцев почти выбежал из комнаты. Щелкнув в коридоре замком, быстро вернулся, сел на прежнее место и, словно извиняясь, сказал: — Дверь открытой оставили. Мальчишки в подъезде шалят.

Антон встретился с его настороженным взглядом:

— Альберт Евгеньевич, расскажите, как вы с Овчинниковым и Саней Холодовой провели время в ресторане «Орбита».

— Нормально провели, без эксцессов. Разве что-то случилось?

— Да.

— Что именно?

Бирюков стал рассказывать о происшествии. Альберт Евгеньевич не сводил с него тревожно-настороженного взгляда. Выслушав до конца, дрогнувшим голосом спросил:

— Почему вы решили, что я в курсе дела? После ресторана я не видел Саню.

— Как с ней познакомились?

Зарванцев медленно, словно обдумывая каждую фразу, заговорил. По его словам, знакомство состоялось так.

В полдень 20 августа ему позвонил Овчинников и предложил «обмыть» свой отпуск. Когда Зарванцев пришел в «Орбиту», Анатолий Николаевич уже сидел там с красивой молодой женщиной, которая при знакомстве назвалась Саней. Овчинников при этом добавил: «Жена Юрика Деменского, из Челябинска к нему прилетела». В подробности Зарванцев вникать не стал. За весь вечер Саня выпила одну-единственную рюмку. Овчинников же пил основательно. Захмелев, пытался поцеловать Саню и настойчиво уговаривал отправиться утром на Обское море. Безудержно хвалился своим катером. В конце концов это бахвальство Сане, видимо, надоело, и она предложила разойтись по домам. Зарванцев, чувствуя тяжесть во всем теле, пошел к себе, а Овчинников, выпив «посошок» — чуть не полный фужер водки, отправился проводить Саню. На следующий день рано утром к Зарванцеву на квартиру неожиданно заявился Деменский. Узнав о проведенном вечере в «Орбите», стал «сам не свой»…

Альберт Евгеньевич поднял на Антона печальные глаза:

— Представьте себе, товарищ Бирюков, я даже испугался. Спрашиваю: «Что с тобой, Юра?» Деменский в ответ: «Алик! Саня Холодова на самом деле моя бывшая жена. Хотел к ней вернуться, а она — опять за старое. Ну, устрою я ей! На всю жизнь запомнит». И умчался… — Зарванцев поправил ворот рубашки. — Теперь ругаю себя: зачем правду рассказал? Знал ведь, что Юра ревнив… Признаться, Овчинников с панталыку сбил. Подумалось, сочиняет он насчет жены Деменского.

— Раньше Деменский сам о ней не рассказывал?

— Юра замкнутый. К слову сказать, человек он очень порядочный. Зарабатывает хорошо, но живет скромно.

— Жалеет деньги?

— Отнюдь. Просто тратит мало. Такси, например, для него — роскошь; драгоценности — пережиток прошлого; мебель, ковры и автомашины — мещанство; курортные вояжи и выпивка — бессмысленное занятие. Словом, все то, на что можно истратить деньги, для Юры не представляет интереса. Чем он увлекается, так это книгами. Спекулянты, знающие Юрину слабость, втридорога с него берут…

— Не знаете случайно, сколько заплатил Деменский за старую Библию с «автографом» Дарьи Сипенятиной? — будто между прочим спросил Бирюков.

Зарванцев, резко подавшись вперед, словно не понял: