Антон улыбнулся:

— Не любите вы свою сестру.

— За что ее любить, за жадность? В прошлом году дала восьмидесятирублевый перстень поносить, а я, как на грех, потеряла его. Так Нина мне всю шею перепилила. Пришлось из отпускных с ней рассчитываться.

— И Реваз Давидович такой же?

— Нет. Если б не Нина, старик, наверное, сорил бы деньгами. Песок уж сыплется, а на женщин косит глаза.

— Племянник не в дядю удался?

— Алик размазня. Перед женщинами как мальчик краснеет.

— Говорят, с Овчинниковым дружбу водит?..

— Алик зарабатывает хорошо, вот Анатолий около него и пристроился.

Бирюков достал несколько фотографий:

— Среди друзей Овчинникова кого-либо из этих не встречали?

Звонкова, удивленно изогнув тонкие брови, с интересом стала рассматривать снимки. Дойдя до фото Сипенятина, вскрикнула:

— Ой!.. Это ж Вася Сипенятин!.. Мама его, Мария Анисимовна, вот здесь, через стенку от меня, жила. И Вася с ней жил, потом его посадили. Мария Анисимовна уже старенькая, на четвертый этаж ей тяжело подниматься, и она обменяла квартиру. Теперь у Бугринской рощи живет. Иногда забегаю к ней… — Звонкова оживилась. — Вы знаете, Сипенятины сюда из Каменки переселились. И вот, когда там их домик ломать стали, Вася нашел на чердаке полный сундук оставшихся от своей бабушки икон. Каких только там не было! Все распродал, а на последней попался. Он и книгами церковными спекулировал. Проще говоря, Вася такой жук, что не приведи господи!

— Когда последний раз его видели? — спросил Антон.

— Буквально на днях забегал ко мне в магазин: «Привет, зазноба!» Это Вася обычно меня так называет. «Привет, зайчик, — говорю. — Освободился?» — «По чистой. Слышь, дай взаймы червонец до завтра». — «Держи карман шире, — говорю. — Знаю твои завтраки». Вот так поболтали, и все…

— Овчинников и Сипенятин знакомы?

— Не знаю. Никогда их вместе не видела.

Неожиданно раздался телефонный звонок. Звонкова приподнялась, чтобы подойти к нему, но тут же, словно передумав, села.

— Вы чего-то испугались? — заметив это, спросил Антон.

— Наверное, Овчинников звонит, — смущенно опустив глаза, ответила Звонкова. — Мы ведь с ним договорились встретиться, но я вот с вами задержалась. Анатолий обещал рассказать о той женщине, с которой неприятность случилась.

У Антона мигом возникла рискованная, но очень многообещающая мысль.

— Фрося, — впервые назвав Звонкову по имени, сказал он, — пойдите сейчас на эту встречу, помогите уголовному розыску.

— Ой!.. — испугалась Звонкова. — Я не умею врать, я краснею. Анатолий сразу заметит.

— Вы не говорите ничего, только слушайте, — стал уговаривать Антон. — Главное, о нашем разговоре Овчинникову — ни слова.

— Анатолий не преступник. Уверяю вас!

— Вот давайте это и докажем.

Хотя Антону Бирюкову за сравнительно короткий срок и удалось собрать довольно приличную информацию, но толку из нее было мало. Сложилась одна из неприятных для розыскника ситуаций, когда ни у кого из причастных лиц не было твердого алиби, и, по существу, каждый из них мог совершить преступление. А подозревать всех равносильно тому, что не подозревать никого.

Повторная беседа с Деменским, проведенная сразу после того, как Бирюков вернулся в угрозыск от Звонковой, ровным счетом ничего не дала. Юрий Павлович меланхолично отрицал все и вся. Он производил впечатление психически подавленного человека и несколько раз спрашивал одно и то же: «Скажите, Саня поправится? Будет жить?» Антон пригласил к себе в кабинет судмедэксперта, чтобы тот во время разговора понаблюдал за Юрием Павловичем. Когда Деменский ушел, эксперт заявил:

— Похоже, так называемая реактивная депрессия. Видимо, ему небезразлична судьба Холодовой.

— Долго это может продолжаться? — спросил Антон.

— В зависимости от травмирующих психику обстоятельств. Стоит Деменскому узнать, что здоровье Холодовой улучшается, депрессия исчезнет.

— А если, допустим, Деменский опасается выздоровления Холодовой?

— Тогда он успокоится, как только узнает о ее смерти.

Позвонила Фрося Звонкова. Судя по ее сбивчивому пересказу, она не осмелилась задать Овчинникову ни одного вопроса, а тот при встрече рассказал ей даже меньше, чем уже было известно Бирюкову. Анатолий Николаевич, как понял Антон, главным образом убеждал Фросю, что он ни в чем не виноват, и просил помочь ему «выкрутиться из дурацкой истории».

Положив телефонную трубку, Антон сосредоточенно стал перечитывать производственную характеристику Овчинникова, отпечатанную пляшущими жирными буквами на старенькой машинке домоуправления. Текст ее пестрел фиолетовыми чернильными запятыми. Видимо, этот знак на машинке был поврежден и машинистка ставила запятые от руки. Что-то вдруг насторожило Бирюкова. Задумавшись, он вспомнил, что на такой же старой машинке отпечатана записка, которую неизвестный мужчина пытался через нянечку передать Холодовой. Бирюков быстро отыскал ее. Схожесть прописных литер не вызывала сомнения, но жирность печатной ленты была иной. Как будто, отшлепав записку, сменили ленту на машинке и после этого отпечатали овчинниковскую характеристику. Зато бумага внешне ничем не отличалась.

Передав характеристику и записку на экспертизу, Бирюков через полчаса был уже в конторе домоуправления. Первое, что ему бросилось в глаза, — это большой букет гладиолусов на подоконнике.

В пустующей приемной рыжая, как огонь, пожилая женщина, сосредоточенно поджав губы, двумя пальцами стучала на старенькой портативной «Москве» банковское поручение. Равнодушно заглянув в служебное удостоверение Бирюкова, она объяснила, что работает бухгалтером, но, поскольку в штате нет машинистки, приходится самой выполнять и эту работу.

— Характеристику на Овчинникова вы печатали? — спросил Антон.

— Я печатала, — спокойно ответила женщина.

— И ленту перед этим на машинке сменили?

— Да, сменила — старая совсем никудышной стала.

— Получив отпускные, Овчинников появлялся в домоуправлении?

Женщина помолчала:

— Отпускные Анатолий Николаевич получил двадцатого… Потом, кажется, да, появлялся. Двадцать первого полдня здесь проторчал. Дождался свежую почту, получил письмо, и с той поры больше его не видела.

— Какое письмо? — нахмурился Антон.

— В обычном конверте. Прочитал, обрадовался, сунул в карман и распрощался.

Бирюков, сделав вид, что заинтересовался букетом гладиолусов на подоконнике, спросил:

— Цветы он купил?

— Да, по случаю отпускных.

— Кто, кроме вас, пользуется машинкой?

— Все, кому не лень.

— И Овчинников?..

— Ни разу не видела. Что слесарю-то печатать?..

Бухгалтерша отвечала монотонным голосом с таким равнодушием, что за время разговора на ее лице не мелькнуло ни малейшего эмоционального оттенка. «Робот, а не женщина», — подумал Антон и, посмотрев на стопку бумаги возле «Москвы», спросил:

— Можно, я кое-что отпечатаю?

— Печатайте.

Бирюков взял листок, перегнул его вдвое и, заложив в каретку, одним пальцем простучал сначала весь прописной, затем строчной алфавит и знаки препинания. Место запятой оказалось пустым.

Из домоуправления Антон ушел хмурым. К его приходу в уголовный розыск эксперты установили, что записка и характеристика Овчинникова отпечатаны на одинаковой бумаге и на одной и той же машинке. Исследование принесенного Антоном листка показало, что бумага, изъятая из домоуправления, по своему химическому составу схожа с бумагой, на которой отпечатана записка, а начертание прописных литер домоуправленческой машинки идентично шрифту записки. К сожалению, криминалисты не могли сказать самого главного: кто отпечатал записку?

Придя в свой кабинет, Бирюков в который уже раз принялся изучать печатную строчку: «Поправляйся и молчи. С приветом друзья». Сосредоточиться помешал телефонный звонок. Едва Антон назвал себя, в трубке тотчас послышался взволнованный голос хирурга Широкова: