— Ничего не могу понять! Как мой старый паспорт оказался у Алика, если я потерял его год назад?! Как Алик мог по моему паспорту получить деньги, если он на тридцать лет младше меня?!.

— Посмотрите на него, одетого в железнодорожную форму… — показывая фотографию Зарванцева, выполненную фотороботом, сказал Бирюков.

Впившись взглядом в снимок, Степнадзе нараспев протянул:

— Ка-а-ако-о-ой подле-е-ец…

— Хотите послушать, что Зарванцев говорит в своих показаниях?

— Хочу, дорогой, очень хочу!

Антон, нажав в столе кнопку, попросил дать воспроизведение магнитофонной записи допроса Зарванцева, затем — Сипенятина. Реваз Давидович слушал затаив дыхание. Казалось, кроме этой записи, сейчас его не интересует ничто на свете. Правда, иногда на его лице появлялась ухмылочка, иной раз он улыбался, но все это, как приметил Антон, было не настоящим, показным.

Вслед за записью Альберта Евгеньевича почти без перерыва пошла запись Сипенятина, рассказывающего о сговоре против Степнадзе. Реваз Давидович, сосредоточенно ловя каждое слово, будто окаменел. Теперь на его лице нельзя было заметить ни малейшего оттенка каких-либо чувств. Лишь один раз, когда Сипенятин сказал, что намеревался в Омске «отправить пахана на тот свет», Степнадзе коротко взглянул на Антона и сокрушенно покачал головой.

Поблагодарив через микрофон техников, транслировавших запись, Бирюков, обращаясь к Степнадзе, спросил:

— Как бывший юрист, вероятно, вы разгадали замысел своего племянника?

Реваз Давидович сунул руку под пиджак и, морщась, стал тереть ладонью левую половину груди — видимо, сердце у него пошаливало не на шутку. Пауза затягивалась, однако Бирюков не торопил. Наконец Степнадзе будто с облегчением вздохнул и заговорил:

— Признаться, дорогой, давно замечал связь Алика с Ниной, но не мог предполагать, что они не остановятся даже перед убийством. Какие подлые люди… Ох, какие подлые!..

— С ними мы разберемся, но сейчас давайте выясним ваше дело, — сказал Бирюков.

— Простите, дорогой, не понял…

— Что ж тут не понять?.. — Антон показал переводы, полученные на «до востребования». — Таких денег, как говорит Сипенятин, за красивые глаза не присылают. Это взятки за протекции поступающим в вузы. Мы только начали проверку и уже столько обнаружили. А если поищем месяц, два?..

Степнадзе как воды в рот набрал, и Бирюков вынужден был продолжить:

— Я вовсе не случайно раскрыл перед вами тайну следственного портфеля. Ваша юридическая практика должна вам подсказать, что улики против вас очень веские и дальнейшее раскрытие преступления зависит только от времени. Сумма полученных взяток, по всей вероятности, будет очень крупной, и вы без моей подсказки должны представлять величину ответственности…

— Это не взятки. Я никому никаких протекций не оказывал, — вдруг перебил Степнадзе. — Деньги слали сумасшедшие люди. Дураки, понимаете, слали!

— Что-то многовато сумасшедших получается, — недоверчиво сказал Бирюков.

— Их сотни! Тысячи!

— И все шлют вам деньги?

Реваз Давидович колебался всего несколько секунд.

— Всех дураков охватить невозможно, — с усмешкой сказал он. — Понимаете, я не оказывал протекций, я только обещал их.

— За что же вам платили?

— За обещания… — Увидев на лице Бирюкова недоверчивую улыбку, Степнадзе наигранно расхохотался, но тут же заговорил. — Трудно в это поверить, но, чтобы вы не тратили сил впустую, скажу: я не взяточник. Мои действия можно квалифицировать как мошенничество. Да, да! Статья сто сорок седьмая Уголовного кодекса РСФСР. В поездах, на пляжах, в институтах и университетах я знакомился с родителями абитуриентов, оставлял им свой адрес и обещал протекцию, но не делал ничего! У меня нет влиятельных ни родственников, ни знакомых, но я помню фамилии, имена и отчества ректоров почти всех вузов, знаю множество фамилий деканов и председателей приемных комиссий. Никто из них ни разу не видел меня в глаза, тем не менее они были моими «знакомыми»… Из ста абитуриентов, будет вам известно, шестьдесят-семьдесят, как правило, успешно сдают приемные экзамены. Им не надо протекций, но сердобольные мамы и папы, переговорив со мной, считали, что зачисление в вуз не обошлось без моего участия, и на радостях слали деньги…

— Почему большинство переводов получал ваш племянник? — спросил Антон.

Степнадзе возмущенно побагровел:

— Алик подлец! Украв мой паспорт, он получал деньги, которые должен был получать я. Мне давно казалось подозрительным: почему «поумнели» родители? И только теперь стало видно, что Алик опережал меня на Главпочтамте.

— Откуда Зарванцев об этих деньгах знал?

— Он и Нина помогали мне искать доверчивых родителей. Алик за это получал свою долю — двадцать пять процентов.

— С таким же успехом Зарванцев мог оказывать «протекции» от своего имени.

— У него не хватает смелости назвать свое имя. Алик — трус. Понимаете? Он только исподтишка может греть руки. И я не позволю, чтобы такое ничтожество воспользовалось моим имуществом! Я оставлю Нину без копейки!.. Вы прямо сейчас меня арестуете?

— Чтобы не помешали дальнейшему расследованию, к сожалению, придется заключить вас под стражу именно сейчас.

— Так я и предполагал, когда за мной в Шелковичиху приехала милицейская машина. — Степнадзе порывисто выхватил из кармана бумажник, дрожащей рукой вынул из него сберегательную книжку и решительно протянул ее Антону. — Вот, дорогой, прошу оформить, как полагается по закону. Семь тысяч, хранящиеся на этом счету, мною заработаны честно на Крайнем Севере. Когда отбуду наказание, мне их хватит, чтобы дожить старость. Все остальное подлежит конфискации. Кооперативная квартира, дача, «Волга» — все!.. Это нетрудовыми доходами нажито. Понимаете? Нетрудовыми!.. — И, зажмурясь, покачал головой. — Ох, Нино, Нино, Нино, Нино! Ох, Алик, Алик!.. Ох, какие подлецы!..

— Реваз Давидович, — прерывая эмоции Степнадзе, сказал Бирюков, — у меня к вам еще два вопроса…

— Пожалуйста, дорогой.

— Почему при разговоре с вами в квартире Деменского Холодова так много курила?

— Я прошлый раз говорил, Саня нервничала.

— Отчего?

На лице Реваза Давидовича появилась болезненная гримаса.

— Мне не хотелось, чтобы Холодова бросала заведование книжным магазином в Челябинске, и я солгал ей, будто у Юры есть другая женщина. Только прошу учесть, я не угрожал Сане, не запугивал прошлым. Мы мирно расстались. Саня на пляж хотела ехать… — И, опять зажмурясь, закачал головой. — Ох, Алик, Алик!.. Что же ты наделал, подлец Алик!..

— Вопрос второй… — Бирюков, формулируя мысль, чуть задумался. — Реваз Давидович, скажите откровенно, что побудило вас стать на нечестный путь?

Степнадзе, уставясь в окно невидящим взглядом, долго молчал. На его скулах время от времени вздувались крупные желваки. Наконец он повернулся к Антону и с натянутой усмешечкой заговорил:

— Привык, понимаете, не отказывать себе в земных радостях. На Крайнем Севере я имел по тысяче рублей в месяц. Когда уехал оттуда, заработок снизился до трехсот рублей, а с уходом на пенсию стало и того меньше. Пришлось искать дополнительные источники, играть по-крупному, так как от мелких ставок ждать крупного выигрыша — прожектерство.

— А вам не кажется, что, делая ставку на спекуляцию книгами и мошенничество, вы заведомо ставили на проигрыш?

Реваз Давидович вяло усмехнулся:

— Что поделаешь, дорогой…

Бирюков вызвал конвоира и стал заполнять протокол о задержании Степнадзе. Спокойно ознакомившись с содержанием протокола, Реваз Давидович без подсказки расписался в нужном месте и, поклонившись Антону, в сопровождении конвоира молча вышел из кабинета. Бирюков посмотрел на Маковкину:

— Вот так, Наталья Михайловна, получается. Теперь надо нам опровергнуть алиби Зарванцева в отношении его «культпохода» в оперный театр.

— Как это сделать?

— Попробуем обратиться за помощью к общественности, — поднимаясь из-за стола, сказал Антон.