Мы уставились на сцену.

— Надо признаться, — негромко сказал Вилем, — что с Мари я бы познакомиться не отказался.

Манет негромко хохотнул.

— Мари тянет на полторы женщины, — сказал он. — А это значит, что она впятеро более женщина, чем любая, с которой вы знаете, что делать.

В другое время мы бы немедленно принялись бахвалиться, доказывая, что он не прав. Но Манет сказал это без капли ехидства, и потому мы промолчали. Тем более что он, по всей вероятности, был прав.

— Нет, она не по мне, — заметил Симмон. — У нее всегда такой вид, словно она собирается с кем-то бороться. Или коня на скаку остановить.

— Да уж, она такая, — снова хохотнул Манет. — Живи мы в иную, лучшую эпоху, вокруг такой женщины, как она, возвели бы храм!

Мы умолкли: Мари закончила настраивать скрипку и заиграла нежное рондо, спокойное и ласковое, как весенний ветерок.

Я не успел сказать об этом Симмону, однако он был прав — как минимум наполовину. Как-то раз в «Кремне и чертополохе» Мари заехала в челюсть какому-то мужику, который обозвал ее «языкастой сучкой со скрипочкой». А когда он упал, еще и ногой добавила. Но только один раз и ничего серьезного ему не отбила.

Мари играла все то же рондо, его спокойный, медленный темп постепенно ускорялся, и вот оно уже понеслось вскачь. Это была одна из тех мелодий, под которую берется танцевать только тот, кто на диво легконог или пьян до изумления.

А Мари все ускоряла темп, так что теперь уж никому бы и не пришло в голову танцевать под эту музыку. Мелодия летела, точно дети, несущиеся наперегонки. Я дивился тому, как ловко и проворно бегают ее пальцы, ни разу не сбившись, невзирая на бешеный темп.

Еще быстрее. Точно олень, убегающий от гончих. Я начинал нервничать, зная, что рано или поздно она непременно собьется, споткнется, сфальшивит — это лишь вопрос времени. Но она каким-то чудом продолжала играть, и каждая нота звучала все так же отточенно, звонко и нежно. Мелькающие пальцы высоко выгибались над грифом. Запястье правой руки было лениво расслаблено, невзирая на немыслимую скорость.

Еще быстрее. Ее лицо было сосредоточенным. Правая рука выглядела размытой. Еще быстрее. Все ее тело напряглось, длинные ноги уверенно попирали пол сцены, скрипка прижималась к подбородку. Каждая нота звучала чисто, как утренний птичий щебет. Еще быстрее!

Она закончила мощным, звучным аккордом, так и не сделав ни единой ошибки. Я вспотел, точно загнанная лошадь, сердце у меня отчаянно колотилось.

И не у меня одного. У Вила и Сима тоже блестели лбы от пота.

А у Манета побелели костяшки — так сильно он стискивал край стола.

— Тейлу милосердный! — выдохнул он. — Это тут каждый вечер так играют?

Я улыбнулся в ответ.

— Вечер только начался. Ты еще не слышал, как играю я!

Вилем заказал круговую, и разговор перешел на пустые университетские сплетни. Манет пробыл в Университете дольше доброй половины магистров, а потому знал больше скандальных историй, чем все мы трое вместе взятые.

Лютнист с окладистой седой бородой сыграл впечатляющую версию «Эн Фейеан Мори». Потом две очаровательные дамы, одна лет за сорок, а вторая достаточно молодая, чтобы быть ее дочерью, — спели дуэт о Ланиэль Вновь Юной, которого я никогда прежде не слышал.

Снова вызвали на сцену Мари. Она сыграла простенькую джигу, но с таким воодушевлением, что кое-кто пустился в пляс между столов. Во время последнего припева Манет тоже вскочил, и мы с удивлением обнаружили, что он отличный плясун. Мы подбадривали его, хлопая в ладоши, и когда музыка закончилась, он плюхнулся на место, раскрасневшись и запыхавшись.

Вил купил ему выпивку, а Симмон возбужденно обернулся ко мне.

— Нет, — твердо ответил я. — Не буду я ее играть. Я же сказал.

Симмон сник. Он выглядел таким разочарованным, что я не удержался от смеха.

— Знаешь что? Прогуляюсь-ка я по залу. Если найду Трепе, попробую его подбить.

Я принялся медленно пробираться через толпу. Краем глаза я высматривал Трепе, но на самом деле разыскивал Денну. Я не видел, чтобы она входила в зал, но за музыкой, картами и разговорами я ее мог попросту прозевать.

У меня ушла четверть часа на то, чтобы методично обыскать переполненный главный зал, заглядывая в лицо каждому из гостей и останавливаясь по пути поболтать с некоторыми музыкантами.

Я как раз поднялся на второй этаж, и тут огни снова потухли. Я пристроился у перил и стал слушать иллийского флейтиста, который наигрывал печальную, ритмичную мелодию.

Когда снова вспыхнул свет, я обыскал второй этаж «Эолиана» — широкий балкон в форме полумесяца. Мои поиски были чем-то вроде ритуала. Искать Денну стало для меня тренировкой на тщетность, вроде молитвы о хорошей погоде.

Однако сегодняшний день стал исключением из правил. Слоняясь по второму этажу, я увидел ее идущей под руку с высоким темноволосым господином. Я слегка изменил свой маршрут между столиков, чтобы встретиться с ними как бы невзначай.

Денна заметила меня полминуты спустя. Она расплылась в широкой радостной улыбке, освободила руку из-под руки своего спутника и поманила меня к себе.

Мужчина рядом с ней был горд как орел и хорош собой, с челюстью как зольный кирпич. На нем была рубашка ослепительно-белого шелка и багрово-красный замшевый камзол. Серебряное шитье. Серебряная пряжка, серебро на манжетах. Модеганский аристократ до кончиков ногтей. Одного его костюма, не считая колец на руках, хватило бы, чтобы оплатить мое обучение за целый год.

Денна играла роль его спутницы, обаятельной и привлекательной. Прежде я не раз видел ее одетой так же, как и я сам: в простую одежду, рассчитанную на долгое ношение и путешествия. Сегодня же она облачилась в длинное платье зеленого шелка. Тщательно уложенные черные волосы обрамляли лицо и ниспадали на плечи. На груди красовалась изумрудная подвеска-капелька. И цвет подвески так идеально подходил к платью, что это никак не могло быть случайностью.

Рядом с ней я почувствовал себя несколько поизношенным. Да что там — просто оборванцем. У меня всего-то и было, что четыре рубашки, двое штанов и кой-чего по мелочи. Все это не новое, а ношеное и порядком протершееся. В тот день я надел все самое лучшее, но, думаю, вы поймете, если я скажу, что мое самое лучшее оставляло желать лучшего.

За исключением плаща, подарка Фелы. Это был чудесный теплый плащ, сшитый на меня по мерке, из зеленой и черной ткани, со множеством карманов в подкладке. Нельзя сказать, чтобы он был особенно элегантен, но это была лучшая моя вещь.

Когда я приблизился, Денна выступила вперед и протянула мне руку для поцелуя — уверенным, почти надменным жестом. Лицо ее было спокойным, улыбка — учтивой. Со стороны она выглядела благородной дамой, снизошедшей до бедного юного музыканта.

Ее выдавали лишь глаза. Глаза у нее были темные и глубокие, цвета кофе с шоколадом. И в глазах этих плясало веселье, искрился смех. Оставшийся позади аристократ чуть заметно нахмурился, когда она подала мне руку. Я не знал, что за игру затеяла Денна, однако угадать свою роль мне было нетрудно.

Так что я склонился над ее рукой в глубоком поклоне и слегка коснулся губами ее запястья. Придворные манеры мне прививали с малолетства, так что я знал, что делаю. Согнуться пополам всякий может, а вот поклониться как следует — это надо уметь.

Мой поклон был изящен и подобострастен, а касаясь губами ее кисти, я еще легким взмахом запястья откинул в сторону полу плаща. Последнее особенно сложно, у меня ушло несколько часов тщательных репетиций перед зеркалом в ванной на то, чтобы движение выглядело достаточно небрежным.

Денна сделала реверанс, грациозный как падающий лист, отступила назад и встала рядом с аристократом.

— Квоут, перед вами лорд Келлин Вантенье. Келлин, это Квоут.

Келлин смерил меня взглядом, составив обо мне исчерпывающее мнение быстрее, чем вы бы успели перевести дух. На лице его отразилось пренебрежение, он кивнул. Не то чтобы я прежде не встречался с презрением — я и сам удивился, как меня это задело.