Разговоры продолжались еще так долго, что наутро мореход едва не проспал полдень — время, когда должны были прийти к нему за долгом. Разбуженный стуком в ворота, он выскочил на улицу к купцам, оставив гостей подсматривать в щель за тем, как он сперва в притворном огорчении и ужасе перед наказанием валялся в пыли у ног заимодавцев, целуя землю и причитая, а потом, когда они уже велели страже взять его, вдруг засуетился, припоминая, что будто бы у него есть немного денег, чтобы ему дали отсрочку еще хотя бы на два-три дня. Получив разрешение принести то, что удалось скопить, он бросился в дом и скоро вынес мешок с золотом. Словно опасаясь, что тот может выпасть, он долго не решался его отдать, а когда отдал, выронил, и золото рассыпалось. Славяне от души посмеялись, видя, как удивились купцы, как жадно кинулись они на землю подбирать деньги. Они дрались между собой, а Синдбад стоял над ними, и только чуть заметная усмешка трогала его тонкие губы.
После того дня началась у всех новая жизнь. И когда Синдбад все успевал — оставалось загадкой. Он то целыми днями ездил по базару, договариваясь с купцами и корабельщиками, то устраивал пиры в честь своих гостей, приглашая танцовщиц и певцов, то бродил по причалу, следя, как готовят его корабль к путешествию, и еще он успевал показывать славянам Багдад и рассказывать о его диковинках.
Благодаря его необычайному рвению уже через неделю путники смогли отплыть к острову Буяну.
С севера дни и ночи напролет дули ветра. Прилетали они издалека, из земель, которые были родными трем из четырех гостей Синдбада. Трое славян радовались каждому их порыву, несущему прохладу, и вслушивались в знакомые голоса, словно принесли ветра весточки от родных и любимых. Но корабль торопился не на север, а на юг — вниз по течению реки, а потом по заливу в открытое море.
Чудные, непонятные люди — славяне — часто и подолгу задерживались на носу корабля. Буян стоял там чаще прочих, и даже не все его спутники точно знали, что он там делает. Лишь один или два матроса приметили, что он часами стоит, вскинув руки к небу, и что-то шепчет одними губами. Иногда можно было разобрать слова, но что они означали — не догадывался никто. И все же, пока по ночам гусляр оставался на носу корабля, ветер не стихал и нес судно на юг.
Миновало почти два десятка дней пути, и перед путешественниками открылось море-Океан. Куда ни глянь, всюду была ровная гладь ярко-синей воды. Лишь на горизонте ветра колыхали облака, строя из них дома, башни, чудесные сады. Под поверхностью воды можно было заметить морских чудовищ, бывалый Синдбад поражал гостей рассказами о них.
А вокруг расстилалось море-Океан, все так же ровное и пустое — ни острова, ни другого корабля — только вода и небо. И один день стал до того похож на другой, что это встревожило Синдбада.
— Не нравится мне все это, — сказал однажды гостям Синдбад. — Уж больно тихо все — жди беды.
Он огляделся вокруг — Океан был смирен, как уснувший ребенок. Только ветер влек по воде одинокий корабль да неподалеку играли в воде дельфины.
— Я согласен с Синдбадом, — вставил Гаральд. — Не доверяю я морю. И вообще, я предлагал путь по земле…
— Это потому, что ты сам тяжел, — со смехом возразил ему Буян. — Ты, когда железо свое наденешь, до того неповоротлив становишься — и медведь перед спячкой проворнее тебя будет!
Гаральд со дня приезда в Багдад из-за жары не надевал доспехов. Кроме узких кожаных штанов на нем была рубашка тонкого полотна с низким вырезом. Английский рыцарь стал очень похож на матроса, а потому слова гусляра воспринял как вызов.
— Ты свои шуточки оставь! — взвился он, хватаясь за кинжал. — Ни один рыцарь в море не выйдет… Норманны, конечно, не в счет, но то не рыцари — так, сброд всякий, простолюдины…
— Услыхали б тебя норманны, заставили б пожалеть о таких словах, — раздумчиво молвил Властимир, на голоса встревая меж спорщиками. — У меня зять норманн, государь земли славянской Рюрик — из норманнов. А по земле до Буяна нипочем не добраться — остров то ведь…
И хотел уж было Гаральд возразить князю на его слова, но тут остановил их Синдбад.
— Говорил же я, что придется нам худо, — сказал мореход. — Поглядите-ка, дельфины куда-то делись!
Он указывал на море, и все, обратившись в ту сторону, заметили, что поблизости нет ни одной гладкой блестящей спины этих странных непугливых животных.
— Они могли куда-нибудь уплыть, — предположил Гаральд. — Что с глупой твари взять?
— Не скажи! — Синдбад, подавшись вперед, осматривал окоем, — Они что-то учуяли, но что — не пойму! Может, шторм идет?
И вдруг корабль качнуло с борта на борт, словно он решил потянуться. Все разом посмотрели вниз, на воду, — и никто не смог вымолвить ни слова.
Под кораблем мерно покачивалось какое-то животное. Оно не спешило ни отплывать, ни двигаться дальше — просто висело в воде в тени корабля и шевелило плавниками. Сквозь сине-зеленую воду с серебристыми рябинками мерцали и переливались его глаза. Казалось, что глазами усеяно все чудовище, от носа, на котором шевелились длинные тонкие белые усы, до хвоста вдоль всего гибкого тела. Существо время от времени прижималось спиной к днищу корабля, отчего тот вздрагивал как живой.
Синдбад отпрянул от борта первым и сказал:
— Сколько лет плаваю, а такого еще не видел… Кто-нибудь знает, что это такое?
Гаральд вздрогнул, словно указали прямо на него.
— Одно могу сказать, — произнес он наконец, — говорят, что в море живет чудище Левиафан, помощник самого дьявола…
— Ты опять? — напустился на него Буян. — Доколи ты будешь поминать его? Не надоело? Что он тебе везде мерещится?
В доказательство своей правоты гусляр перегнулся через борт и попытался черпануть воду рукой.
Забыв о недавней вражде, рыцарь бросился к нему и оттащил подальше.
— Жить надоело? — закричал он. — Или что доказать мне хочешь? Проглотит и не заметит…
— Буян прав, — вдруг сказал Мечислав. — Оно смирное, как корова… Просто ему на глубине одиноко и страшно, вот оно и выплыло на голоса. Или мамку свою искало, а прибилось к нам…
Юноша перегнулся через борт и захватил рукой один из усов чудовища. Теперь он, свесившись вниз, осторожно поглаживал его, словно щенка, и щекотал, а чудовище пыталось выставить из воды голову.
Забыв о споре, Буян и Гаральд подбежали к отроку.
— Он там один боится, — объяснил тот, кивая на чудовище.
— Не смеши, — отрезал гусляр. — Он — и боится? Это его все боятся…
— А он боится темноты и холода, — возразил Мечислав. — Он маленький еще, а мамка уплыла…
Его слова были встречены смехом — даже Буян хохотал, размазывая слезы по щекам. Не смеялся только сам Мечислав. С пылающими щеками он переводил взгляд то на одного, то на другого весельчака, и в его синих глазах загорался гнев.
— Вы! — закричал он вдруг. — Вы все думаете, я еще ребенок, что глупыми сказками живет? А вы просто проверить не можете… Вы подумайте сами — для чего я в дорогу-то просился? Только ли на мир посмотреть? А что мой отец волхв, то все забыли?
И, словно защищая знакомца, над бортом взвилась голова чудовища.
Все разом перестали смеяться. Узкая многоглазая голова покачивалась над кораблем, шевеля усами, а вода текла с нее на палубу. Мечислав, не выпуская уса из руки, кинулся к чудовищу.
— Уходи, — замахал он руками. — Они боятся тебя, уйди под воду!
Странно было видеть, как он пытается остановить гиганта, но существо вдруг утробно вздохнуло и плавно опустилось в океан. Корабль качнуло. Ус выскользнул из рук юноши и белой змеей уполз в воду.
Мечислав смотрел победителем.
— Ну что? Будете надо мной смеяться?
Гаральд махнул рукой, отходя, а Буян почесал затылок.
— Две вещи для меня непонятны, — сознался он, — Почему он к тебе пришел…
— Сам того не ведаю, — поспешно ответил Мечислав Я видел, как он плывет за нами, торопится, и подумал, что он волнуется и боится опоздать. А потом вдруг понял, что так оно и есть.
