— Но они выглядят как… ремейке!

— То есть, как новодел, — сообразил моряк.

— Си! [2]

— Чего это басурманин толкует? — осторожно спросил у компаньона Федя, опасливо поглядывая на отчаянно жестикулирующего итальянца.

— Говорит, что ты сабли попортил, когда чистил.

— Что?!! Врет антихрист! Как есть поклеп возводит, жидовская морда!

— Он не еврей, — скупо усмехнулся всплеску бытового антисемитизма Дмитрий. — Скажи лучше, много ли начистил?

— Нет. Только эти, что на виду.

— Тогда не страшно, — махнул рукой подпоручик. — У себя в квартире по коврам развешу. Только остальное не тронь.

Специалист по коврам, в отличие от своего напарника, оказался хорошо говорящим по-русски флегматиком, как, впрочем, и подобает коренному петербургскому немцу.

— Что скажете, господин Клопп? — повернулся к нему Будищев.

— Кое-что ценное есть, — с невозмутимым видом отозвался тот.

— Например?

— Вот это, пожалуй, — ткнул пальцем в один из ковров эксперт, — представляет определенный интерес. Очень редкий рисунок и работа весьма искусная. Полагаю, такой ковер может стоить до трехсот рублей или даже больше.

— За такой махонький? — выпучил глаза Шматов, давший какому-то солдату за целую охапку таких же пятерку.

— Это коврик для исламской молитвы, или как его еще называют, намаза, — терпеливо пояснил немец. — Они не бывают больших размеров.

— А тогда за этот сколько? — с замиранием сердца поинтересовался Федор, показывая на большой ковер с вытканными на нем большими медальонами, разделенными на четыре части с прихотливым орнаментом на каждой из них.

— Полагаю, около ста рублей.

— Так он же большой! И пулями не траченый…

— Это, конечно, большой плюс. Но таких ковров после завоевания Текинского оазиса довольно много на рынке.

— А этот?

— О, найн. Этот не стоит ничего. Двадцать пять рублей за аршин.

— Двадцать пять рублей, тоже деньги, — резонно заметил Дмитрий.

— Видите ли, господин Будищев, — помялся подбирая слова эксперт. — Даже не самый хороший экземпляр в этой куче, это все равно восточный ковер ручной работы! Они все имеют свою цену, которая даже, как это вы говорите, на не толстый конец, выше, чем у его европейского собрата машинной выделки. И даже пробоины от пуль, не всегда есть плохо. Это история и она тоже имеет свою цену. К примеру, если этот ковер принадлежал какому-то знатному туземному князю и пробит пулей его убившей. Вы меня понимаете?

— Вполне.

— Если вам угодно, я сейчас же приступлю к составлению экспертного заключения.

— Хорошо, в таком случае не стану вас отвлекать, — кивнул Дмитрий, после чего развернулся к своему незадачливому компаньону. — В общем, так, Федя мне пора бежать. А ты тут приглядывай. Слушай, чего умные люди говорят, и мотай на ус.

— А зачем эти самые «заключения»? — осторожно спросил незадачливый купец.

— А зачем тебе паспорт? — вопросом на вопрос отвечал приятель.

— Дык, сам говорил, без бумажки я букашка, — удивился Шматов.

— Вот и экспертное заключение для старинной вещи, что-то вроде паспорта. С ним часть нашего добра можно будет через аукционы спихнуть, а это совсем другие бабки. Особенно, если будет хорошая реклама.

— Ага, с рекламой-то оно, конечное дело, лучше будет, — охотно согласился парень, после чего с сомнением посмотрел на экспертов и тяжело вздохнул. — Не стащили бы чего, а то вишь глаза так и зыркают, ровно у цыган!

— Стащить вряд ли, — усмехнулся подпоручик, а вот купить за бесценок, какую-нибудь стоящую вещь, так это запросто.

— Какую? — насторожился парень, явно приготовившись кричать караул.

— Да вон хоть тот палас, от которого он всякий раз морду отворачивает. Вроде, как даже смотреть не хочет.

— Это который с птичками? — правильно понял его Шматов. — А чего с ним. Коврик-то вроде завалящий…

— В том-то и дело, братан. Ты слыхал, что мусульманам нельзя ни людей, ни животных изображать?

— Нет. А почему?

— Да хрен его знает почему. Харам и все тут! Только ведь зачем-то ткач этих птичек выткал?

— И что делать? — помотал головой, будто отгоняя наваждение, так и не сообразивший в чем дело парень.

— Ни хрена не делай. Просто если попросят любую вещь в уплату или за денежку малую, скажи, мол, без меня этот вопрос не решаешь. Усек?

— Ага!

— Ну, давай.

Будищеву и впрямь надо было бежать. Отпуск отпуском, но великому князю Константину Николаевичу пришла в голову блажь, что кадетам Морского корпуса надобно срочно поведать об опыте применения картечниц в Ахал-Текинской экспедиции. Обязанность эту он возложил на Шемана, но бравый лейтенант расхворался и не смог по состоянию здоровья. Недавно произведенный в мичмана Майер вообще находился в Москве, так что отдуваться пришлось подпоручику Будищеву.

В царствование императора Александра Освободителя, Морской кадетский корпус был переименован в училище, но в обиходе все старались называть его по-прежнему. Привилегированное учебное заведение по престижности могло поспорить с такими столпами военного и придворного образования, как Пажеский корпуса, Николаевское кавалерийское училище или Александровский лицей.

Генерал-адмирал Константин Николаевич предпринял немало усилий, чтобы демократизировать свое ведомство вообще и корпус в частности, однако нельзя сказать, чтобы преуспел. Традиции элитарности пустили слишком глубокие корни, но, тем не менее, именно при нем в тесную касту морских офицеров стали проникать дети врачей и выслужившихся из нижних чинов обер-офицеров. [3]

Но в любом случае, импровизированный лектор оказался под пристальными взглядами будущей элиты флота и Империи. В одних читалось искреннее любопытство, в других пренебрежение, в третьих равнодушие. Впрочем, пришедшему с лекцией подпоручику было не привыкать.

— Добрый день, господа, — начал он. — Меня зовут Дмитрий Николаевич Будищев и я расскажу вам об опыте применения пулеметов во время экспедиции в Геок-тепе под командованием генерал-адъютанта Скобелева.

— А почему вы сказали пулеметов? — спросил кто-то с места. — Ведь правильно они именуются митральезами.

— Кто сказал?

— Кадет Василий Канин, — вытянулся во фрунт любопытный.

— Видите ли, Василий, — хмыкнул лектор. — Дело в том, что, на мой взгляд, и французское слово «митральеза»[4], и русское «картечница» не отражают особенностей устройства и назначения данного вида оружия, поскольку оно предназначено для стрельбы пулями, а уж никак не картечью. Кроме того, я являюсь его изобретателем, поэтому мне и решать, как его называть. Так понятно?

— Более чем, господин подпоручик.

— Еще есть вопросы?

— Так точно!

— Слушаю вас.

— Я хотел бы знать, к чему нам, морским офицерам, вообще, опыт войны в пустыне?

— Во-первых, вы еще не офицер, — усмехнулся Дмитрий, — а во-вторых, откуда вам знать, куда закинет вас судьба? Быть может, вам придется командовать десантной ротой при штурме вражеской цитадели, или же напротив защищать свою, как это было в Крымскую кампанию в Севастополе.

— Об этом я не подумал, — смущенно признал кадет, под смешки товарищей.

— Так привыкайте думать, — усмехнулся лектор. — В жизни пригодится. Вдруг станете командующим флотом, а привычки думать так и не приобретете. Впрочем, мы отвлеклись от темы.

Что-что, а рассказывать Будищев умел. Уже через минуту, после того как он заговорил, одетые в военную форму мальчишки слушали его с таким вниманием, с каким восторженные неофиты внимают проповеднику новой веры. Образно описывая окружающий его во время похода ландшафт и противника, он умел нагнать жути на юных слушателей, а потом разрядить обстановку шуткой на грани фола.

Приходилось, правда, следить за языком, чтобы ненароком не перейти с обычного русского языка на командно-матерный, но пока что он справлялся. Однажды по ходу рассказа, Дмитрий достал из принесенного с собой портфеля кривой кинжал и в лицах изобразил, как текинец подкрадывается к нерадивому часовому, а потом с силой метнул свой трофей в классную доску, заставив замереть слушателей от восторга, а приглядывающего за порядком капитана первого ранга от негодования.