— Послушайте, князь, — с надеждой в голосе попросил Будищев, — помогите мне уладить это дело, а. Я в долгу не останусь!

— Вы мне что, деньги предлагаете? — вспыхнул чиновник.

— Ну что вы, — отмахнулся подпоручик, — я, если надо будет, за вас любому горло перегрызу. Только помогите!

— Тише, голубчик. Я вас понял. Знаете что. Отправляйтесь ка домой и хорошенько выспитесь. Будьте покойны, я все сделаю. Дело, конечно, непростое, но, если все так, как вы говорите, ничего ужасного еще не произошло.

— Но как же она там…

— Ну, во-первых, раньше надо было думать, — наставительно заметил Мещерский, — а во-вторых, я обещаю, что вашу протеже не будут слишком уж притеснять.

— Что значит, притеснять?

— О. милостивый государь, поверьте мне, что в женских камерах подчас творится такое, что бывалый каторжник придет в сущее изумление. Но я распоряжусь, что бы вашу воспитанницу перевели в одиночку. На это моих скромных возможностей хватит.

— А можно…

— И свидание тоже можно будет устроить. Но не сегодня.

— Что же, и на том спасибо, — с потерянным видом отозвался Дмитрий и вышел вон.

Князь участливо проводил его до вестибюля, дождался, пока подпоручику подадут пальто, еще раз посоветовал не горячиться и не делать глупостей, после чего они расстались.

Будищев шел, не разбирая дороги, пока не наткнулся на чьи то сани и в недоумении стал озираться.

— Что это с вами, барин? — спросил извозчик.

— Что? А, нет ничего. Просто зарвался я. Да, братец, зарвался!

— Оно и видно, что ваше благородие не в себе. Ехать-то куда будете?

— Ехать? Пожалуй…

Вернувшись в кабинет, Мещерский не стал устраиваться за столом, а расположился на диване, где только что сидел Будищев и с задумчивым видом посмотрел на пустой стакан и тарелку с недоеденными бутербродами.

«Вот мерзавец, не убрал до сих пор!» — с досадой подумал он о служителе и хотел было пойти и наказать его, но тут раздался осторожный стук в дверь.

— Открыто, — хмыкнул князь, предвкушая, как будет распекать нерадивого подчиненного, но это оказался не слуга.

— Разрешите, ваше сиятельство? — просунул в дверь голову жандармский офицер.

— Входите, Ковальков, — благодушно отозвался Мещерский.

— Ну как все прошло? — с явным нетерпением в голосе поинтересовался ротмистр.

— Да уж получше, чем у вас.

— Но, он согласился?

— Да что же вы так торопитесь? Вот поэтому, у вас ничего и не вышло!

— Осмелюсь напомнить, у нас не так много времени.

— И его было бы больше, если не дурацкая инициатива одного жандарма.

— Попросил бы вас, князь!

— Не любите когда вам говорят правду в глаза? Ну так я вам и не папенька! Кстати, все хочу спросить, что он с вами сделал? Вы были такой смущенный и напуганный в тот вечер. Прямо как первокурсник в первую ночь, проведенную в дортуарах училища Правоведения.

— Не смейте так со мной говорить, милостивый государь!

— Ничего, потерпите!

[1]Пшют — фат, пошляк. (устар.)

[2] Имеется в виду крейсер второго ранга «Забияка» построенный на верфях В.Крампа за рекордно низкую цену.

[3] Песня из кинофильма «Соломенная шляпка»

На Руси говорят, от сумы да от тюрьмы не зарекайся, но Стеша никогда не думала, что проверит эту беспросветную мудрость на себе. Камера, куда ее поместили, была не слишком велика. Свет сюда проникал только сквозь маленькое окошко под потолком, забранное толстыми железными прутьями решетки, а потому девушка поначалу ничего не смогла разглядеть. И лишь через пару минут, когда глаза привыкли к здешнему полумраку, она увидела окружающую ее убогую обстановку и несколько пар настороженных глаз.

— Это кто к нам пожаловал? — раздался скрипучий голос, после чего на каменный пол спрыгнула какое-то неопрятное существо, в котором трудно было признать женщину.

Взлохмаченные как у ведьмы из детских сказок волосы, дряблая морщинистая кожа и грязная одежда делали ее больше похожей на пугало, нежели на представительницу прекрасного пола, но более всего отталкивал щербатый рот и багровый синяк вполовину лица.

— Я спрашиваю, ты кто такая есть? — осведомилась старуха у замершей от отвращения девушки.

— Степ-панида Фи-липпова, — заикаясь, ответила та.

— А сюда как попала? — продолжила допрос старая карга.

— П-полиция арестовала.

— Ишь ты, беда-то какая! А за что?

— Да ты что, Матрена, не видишь, что за мамзеля перед тобой? Небось, соблазнила пьяного офицерика, а потом зарезала! — раздался с нар чей-то глумливый голос.

— Видать заплатил мало! — подхватил еще кто-то.

— Я не проститутка! — вспыхнула Стеша.

— Гы-гы-гы, — забулькала противным смехом старая карга, — а кто же ты тогда есть? Одежа на тебе господская, но сама ты на благородную не больно-то смахиваешь. Стрижена опять же коротко, не иначе от тифа или еще какой заразы стригли. Как есть подстилка господская, которую попользовали, а как надоела выкинули прочь. Таким как ты одна дорога в гулящие!

Обитательницы камеры все как один захихикали, явно поддерживая старуху, игравшую у них роль предводительницы, и только одна из них тишком соскочила с нар и встала между девушкой и бандершей.

— Оставьте ее!

— Что-о-о?! — протянула опешившая от подобной наглости Матрена.

— Я говорю, не замай! — с угрозой в голосе повторила сокамерница.

— Дунька, не лезь не в свое дело! — взвизгнула старуха.

— А то что?

— Порежу!

— Гляди, как бы тебя за то саму фартовые на перо не посадили!

— Ах ты! — взревела карга и бросилась на соперницу явно желая вцепиться ей в волосы, но та не стала ждать расправы, а, ловко увернувшись, сама дернула бандершу за распущенные патлы и швырнула на грязный пол, после чего тут же от души добавила ногой.

— Ой! — взвизгнула пострадавшая и тут же жалобно запричитала, — убила, как есть убила!

Несколько товарок бандерши слезли с нар, однако не стали соваться в драку, а, подхватив побитую предводительницу под руки, помогли ей добраться до нар. И только одна из них, видимо та что первая обвинила Стешу в проституции, посулила Дуне своим противным голосом:

— Попомнишь еще, шалава ярославская, как в чужую свару влезать!

Но та обратила на нее внимания не больше чем на проползавшего по стене клопа, а подойдя к до смерти испуганной девушке и почти участливо сказала:

— Не бойся, девонька. Никто тебя не тронет.

— Спасибо, — только и смогла вымолвить в ответ Степанида.

— Не благодари, — криво усмехнулась та. — Я давно на эту лахудру зубы точила. Лучше пойдем в мой уголок, да расскажешь, что с тобой приключилось. Я страсть, как истории жалостные обожаю, сама ведь в свое время от любви пострадала.

— Как это? — удивилась Стеша.

— Обыкновенно, — пожала плечами та. — Я ведь в хорошем доме служила, у добрых господ. В тепле, в холе, в сытости. А потом, как на грех, влюбилась в барчука. С тех пор жизнь моя наперекосяк и пошла!

— Почему?

— А он на войну ушел с турками, — ехидно прошипела одна из соседок, — а Дуньку-то, дуру, с животом и оставил. За то ее из барского дома и выперли, чтобы, значит, в подоле не принесла!

— Да как же так-то?! — едва не задохнулась от жалости девушка.

— Обыкновенно, — пожала плечами бывшая прислуга.

— Так ведь это она нам говорит, что от барчука понесла, а сама, поди, со всем кварталом любилась! — снова влезла соседка.

— Как вам не стыдно такое говорить! — вспыхнула Стеша.

— Гы, — осклабилась баба, — таких историй у каждой проститутки десять штук и все как одно, про несчастную любовь, да про изменщиков-кавалеров!

— Ох, и поганая же ты баба, Авдотья, — покачала головой Глафира, — и язык у тебя поганый. Но ничто, я его еще укорочу!

Услышав угрозу, соседка сначала начала озираться как будто в поисках поддержки, но наткнувшись на равнодушные или даже злорадные взгляды, стушевалась и демонстративно отвернулась.