Большая Морская улица в Петербурге издавна слыла одной из самых фешенебельных в Петербурге, а потому неудивительно, что именно там снимался дом для министра внутренних дел графа Лорис-Меликова, которого за глаза часто называли «вице-императором».

Будучи занят службой, он всегда возвращался домой очень поздно, можно даже сказать утром следующего дня. Первое марта 1881 года не было исключением. Шел третий час ночи, когда карета министра остановилась перед особняком Карамзина.[2] Обходившийся, не смотря на разгул террора в стране, практически без охраны, граф уже отпустил экипаж, когда к нему подошел какой-то человек, одетый в овчинный тулуп и мохнатую шапку. Лорис-Меликов подумал было, что это проситель, пока не признал в нежданном посетителе Будищева.

— Что за маскарад? — удивился он.

— Нам нужно поговорить, Михаил Тариэлович!

— Но теперь ночь. Отчего бы вам не прийти ко мне завтра? Я распоряжусь, чтобы вас пустили…

— Если я приду в министерство, то через полчаса об этом будет знать каждая собака, а мне это не нужно.

— По всей вероятности, вы правы, но к чему подобная таинственность?

— Сейчас я вам все объясню. Но… может не здесь?

— Что же, проходите, — пожал плечами министр.

Вышколенный швейцар если и удивился странному спутнику министра, то не подал вида, а когда камердинер принял позаимствованную у Шматова шубу, Дмитрий остался в более привычном для себя мундире флотского подпоручика.

— Так гораздо лучше, — с улыбкой прокомментировал его превращение генерал. — Не угодно ли вина?

— Лучше водки, — поежился незваный гость. — Холодно на улице.

— Как угодно, — кивнул хозяин и сказал несколько слов по-армянски слуге.

Тот тут же исчез, чтобы через минуту появиться с серебряным подносом, на котором стояли два бокала с жидкостью. Одна была прозрачна как слеза, а вторая отсвечивала благородным рубином. Граф взял в руки вино, и хотел было уже провозгласить что-нибудь приличествующее моменту, но в этот момент заметил, как изрядно продрогший Будищев одним махом проглотил содержимое своего бокала.

— Ваше здоровье! — нашелся министр.

— Благодарю, ваше высокопревосходительство!

— Ну, полно, мы ведь не на службе.

— Как скажете.

— И так, о чем вы хотели поговорить? Насколько я осведомлен, мое распоряжение по освобождению вашей воспитанницы исполнено в точности.

— Это так, но…

— Но?

— Михаил Тариэлович, как вы полагаете, если бы сегодняшнее, точнее уже вчерашнее покушение увенчалось успехом, что случилось со всеми нами?

— Нами?!

— Да. С вами. Со мной. С другими людьми.

— К чему вы клоните?

— Новый император оставит вас министром?

— Нет, — нехотя признал граф.

— А что будет с предложенными вами реформами?

Лорис-Меликов дернулся, будто от удара, потом отставил в сторону свой бокал и пристально посмотрел на продолжавшего говорить Будищева.

— Судя по настроениям, царящим в окружении цесаревича, все, за что вы боролись эти годы, пойдет насмарку, так?

— Так, — еще больше помрачнел хозяин дома.

— И все это по вине нескольких утырков, ничего не знающих и не умеющих, но готовых ради своих гребанных идей убивать направо и налево?

— Пожалуй, вы верно сформулировали.

— Я могу вам помочь.

— Каким образом?

— Точно так же, как я спас императора, — усмехнулся Будищев и, видя, что министр его не понял, пояснил, — с помощью револьвера.

— Постойте, — изумился подобной непосредственности граф. — Я не ослышался, вы предлагаете бессудную расправу?

— Да.

— Нет. Я не могу на это пойти! Если вам известно, где скрываются заговорщики, то ваш долг сообщить мне об этом. Я немедля пошлю туда жандармов, их арестуют и осудят, как это и должно быть в цивилизованном европейском государстве!

— Видите ли, Михаил Тариэлович, — помялся Дмитрий. — Я еще не знаю, где они.

— Тогда о чем мы разговариваем?

— Но могу узнать.

— И как же?

— С помощью одной женщины, которая сидит в Петропавловской крепости.

— Вы, верно, о некоей Гесе Барнес, выдававшей себя за Гедвигу Берг? — проявил осведомленность министр.

— Верно.

— Насколько мне известно, она отказалась сотрудничать со следствием.

— Она иногда бывает упряма, — кивнул Дмитрий.

— Но вы уверены, что вам удастся убедить ее предать своих сообщников?

— Да.

— Даже не знаю, мне кажется она слишком закоренелая преступница!

— Михаил Тариэлович, вы хотите обезвредить террористов?

— Конечно!

— Тогда дайте мне свободу действия.

— Что вы имеете в виду?

— Нечто вроде охранной грамоты. Типа, все, что совершил податель сего, сделано по моему приказу и на благо государства. И приказ о всемерном содействии.

— Дюма начитались?

— Нет. Вспомнил документ, который вы дали Ковалькову.

— Ну, хорошо, положим, вы меня убедили. Что вы собираетесь предложить своей бывшей любовнице?

— Свободу и возможность покинуть Россию.

— Что?! Я никогда на это не пойду!

— Михаил Тариэлович, — вздохнул Будищев, — обещаю, что Геся Барнес покинет пределы Российской империи и больше никогда и никого здесь не потревожит. В сущности, вся ее вина лишь в том, что она восторженная дура. Геся ведь ни в кого не стреляла, не бросалась бомбами. Даже прокламаций не распространяла.

— Да-да, всего лишь скрывала государственного преступника. К слову в вашей с ней квартире!

— Я же говорю, дура. Но с ее помощью мы можем прихлопнуть остальных.

На лице Лорис-Меликова промелькнула целая гамма чувств от недоверия до надежды, после чего он наклонился к своему гостю и вкрадчиво спросил:

— А для чего это вам?

— Я хочу отомстить.

— Но, за что?

— Вам наверняка доложили, что от бомбы террориста пострадал мальчик. Его звали Семка и он был моим воспитанником… да что там, почти сыном. Несколько часов назад он скончался от ран.

— Сочувствую вашей утрате, но все же…

— Выше высокопревосходительство, — отчеканил глядя ему в глаза Будищев. — Я все равно убью этих людей. Всех до одного. С вашей помощью или без. Просто с нею будет быстрее. Решать вам.

[1] Майндель умрет 30 марта 1881 года.

[2] Дом принадлежал сыну историка Владимиру Николаевичу Карамзину

Из-за близости к морю в Петербурге всегда сыро. Даже когда царит летний зной или лютый мороз в воздухе достаточно влажности, чтобы сделать жизнь обитателей столицы невыносимой. Но сегодня этот воздух показался Гесе таким опьяняюще свежим, что она, казалось, не сможет им надышаться. В это серое утро ей все казалось не таким мрачным и серым, в особенности после того, как спиной с противным глухим лязгом закрылись обитые железом тяжелые двери тюрьмы.

Да, сегодня ее выпустили на свободу, притом совершенно не объясняя причин. Просто велели собираться, потом подвели к выходу и выставили вон, как выставляют надоевшую собаку из дома или несостоятельного клиента из трактира. Разве что обошлись без пинка.

— Доброго здоровьишка, Гедвига Генриховна, — с явным сочувствием в голосе пригласил ее кучер, стоявшей неподалеку кареты, в котором она не без удивления признала Шматова. — Садитесь, пожалуйста.

За время, что они не виделись, ее бывший пациент почти не изменился, разве что одеваться стал лучше. Но добрый и немного наивный взгляд серых глаз остался таким же. Только смотрели они не из-под солдатского кепи, или деревенского треуха.

— Здравствуй, Федя, — отозвалась Геся, немного насторожено взирая на богатый кафтан и меховую шапку, старого знакомого. — Ты как здесь оказался?

Появление Шматова, конечно же, не было случайностью. Значит, где-то совсем рядом находится Будищев и, возможно, ее злоключения вовсе не закончились, но… все равно она на свободе. А дальше будь что будет!

— Да вот, ехал мимо, — улыбнулся во весь рот парень. — Вы садитесь, а то холодно нынче.