Г. П. Федотов

==48

  ние в ее грехах. Каково должно быть пореволюционное   христианское сознание? Оно, прежде всего, исполнено ужаса   перед революцией как своим грехом, грехом своего народа   и стремления  начать новую жизнь, чистую от кровавых   воспоминаний, хотя и на почве, политой кровью, в условиях, созданных революцией.

                Вместо этого христиане говорят о переключении революционной  энергии. Это значит: та ярость, та одержимость   злобы, которые сегодня направлены на построение классового и безбожного Интернационала, завтра будут направлены на созидание национальной  и православной России.   Какой кошмар! Рука, убивающая сегодня кулаков и буржуев, завтра будет убивать евреев и инородцев. А черная человеческая душа останется такой же, как была, — нет, станет   еще чернее...

                Я знаю, что ничего такого не хотят пореволюционные   христиане. Но, не требуя покаяния, но, преклоняясь перед   разливом революционных стихий, такое будущее они готовят. Самое страшное, что в этой перспективе нет ничего   невозможного. Ненависть, больная и ослепляющая, как и   мания преследования, легко могут изменять свой объект.   Народ, который за несколько лет до революции избивал  социалистов, стал избивать буржуев, — оставшись, в сущности, самим собой. Если отвлечься от религиозной темы,  то переключение революционной энергии в национальную —  самое обыкновенное явление. Наполеон вырастает из Дантона, как Муссолини из Гарибальди. Только никакими переключениями  зла нельзя получить ни  скрупула добра. Оцерковленное, оправославленное зло гораздо страшнее откровенного антихристианства.

                Бесконечно тяжело, что наше национальное возрождение  хотят начинать, вместо плача Иеремии, с гордой проповеди  Филофея. Бедный старец Филофей, который уже раз отравил  русское религиозное сознание хмелем национальной гордыни. Поколение Филофея, гордое даровым, не заработанным  наследием Византии, подменило идею русской Церкви («святой Руси») идеей православного царства. Оно задушило ростки свободной мистической жизни (традицию преп. Сергия —  Нила Сорского) и на крови и обломках (опричнина) старой, свободной Руси построило могучее восточное царство, в котором было больше татарского, чем греческого. А между тем

                                   О НАЦИОНАЛЬНОМ ПОКАЯНИИ                            

==49

                                                                                                                                                                                                             Филофей был объективно прав: Русь была призвана к приятию византийского наследства. Но она должна была сделать себя достойной его. Отрекаясь от византийской культуры (замучили Максима Грека!), варварская рука схватилась за двуглавого орла. Величайшая в мире империя была создана. Только наполнялась она уже не христианским культурным содержанием.

                Трижды  отрекалась Русь от своего древнего идеала святости, каждый раз обедняя и уродуя свою христианскую личность. Первое отступничество — с поколением Филофея, второе — с Петром, третье — с Лениным. И все же она сохраняла подспудно свою верность — тому Христу, в которого она крестилась вместе с Борисом и Глебом — страстотерпцами, которому она молилась с кротким Сергием. Лампада преп. Сергия, о которой говорил Ключевский, еще теплилась до наших  дней. И вот теперь, когда всей туче большевистских бесов не удалось задуть ее, вызывают, как,  Вия, из гроба старца Филофея: не задует ли он?

                Будем верить, что не задует и что из всех блужданий и блуда освобожденная от семи бесов Россия, как Магдалина, вернется к ногам навсегда возлюбленного ею Христа.

==50

                Всего несколько лет тому назад можно было утверждать, что европейскому культурному миру угрожают два  врага — одинаково сильных и страшных: коммунизм и национализм. Борьба классов и борьба народов сжигала Европу, как свечу, с двух концов. Вопрос, казалось, лишь в  том, какой огонь добежит скорее до середины — до точки  взрыва. Суждено ли нам погибнуть в мировой войне или в  мировой революции? Но было ясно и тогда, что два исхода  ведут к одному. Война неизбежно приведет к революции, а  революция —  к войне. Поэтому все разговоры на тему о  том, какое зло больше — национализм или коммунизм, —  являлись, по существу, праздными. На нас, на русскую  эмиграцию, Провидением возложена своя миссия: борьба  с коммунизмом. Для того мы здесь, на чужой земле, чтобы  выполнить наш долг. Но только ослепшие в подполье глаза  могли не видеть двусторонней опасности и считать коммунизм единственным врагом человечества. Так, старый русский революционер, закрывая глаза на сложность действительности, видел в самодержавии главного врага мировой  свободы и культуры.

                Как недавно это было — тому назад каких-нибудь три  года, — и что осталось от этой привычной политической  обстановки? Коммунизм  разгромлен во всем мире. Он  мертв, как может быть мертво политическое движение, еще  вчера казавшееся мощным и яростным. В Германии и Австрии — вчерашней цитадели марксизма — он утоплен в  крови, вместе с социал-демократией. Во Франции, где еще  недавно коммунизм шумел, разбухая на московской субсидии, он выдохся, присмирел, мечтает о возвращении в лоно социалистической партии, выставляя умереннейшую парламентарную  программу. Троцкистский раскол, уведший от  него искренние революционные силы, и охлаждение Москвы обескровили во Франции воинствующее крыло

                                                      НОВЫЙ ИДОЛ                                          

==51

рабочего движения. В англосаксонском мире оно никогда  не было сколько-нибудь влиятельным. В половине Европы —  к востоку от Альп и Рейна, где развевается, в тех или иных  цветах, знамя фашизма, о коммунизме не может быть и  речи. Он задушен беспощадно и окончательно.

                Навсегда ли? Этого мы сказать не можем. Точнее, можем сказать, наверное: коммунизм воскреснет непременно —  в старой или новой идеологической одежде, — если мир не  выбьется из капиталистического хаоса или повторит безумие новой войны. Ибо коммунизм есть дитя хаоса и тень  войны. Смерть старого мира выделяет его бациллы как побочный продукт разложения. Но такой коммунизм не зависит ни от Москвы, ни от идейного наследия Ленина. Ответственность за него несут те, кто держит сейчас в своих  руках управление политическим и хозяйственным рулем  мира.

                Гибель коммунизма в центральной и восточной Европе  связана с разгромом социал-демократии. Враги не разбирают оттенков «марксистской» мысли и тактики. Вчерашние братья-соперники встретились у эшафота и в концентрационных  лагерях. И ясно, что не одно насилие их  сломило, но также и исчерпанность, вырождение той идеи,  которая объединяла оба крыла рабочего движения: идеи  классовой борьбы.

                Значительные группы рабочего «класса» влились в армию фашистских победителей. Они верят теперь, что осуществление их социалистических чаяний — право на труд,  на достойное человека существование — принесет не победа класса, а торжество национального надклассового государства. Фашизм дает это обещание и пока встречает доверие. К сожалению, до сих пор мы не видим, чтобы это  доверие было им оправдано. Еще рано судить о конце фашистского эксперимента, но пока он представляется скорее  делом консолидации давшего трещину капитализма, чем  серьезной попыткой его преодоления. Вот почему крушение классовой борьбы пролетариата не принадлежит к утешительным явлениям современности.

                Не нам защищать идеологию        классовой борьбы, отравлявшую  несколько поколений моральное сознание рабочего. Но остается фактом, что сама борьба эта была в течение последнего столетия одним из мощных факторов