Есть явление в современной России более утешительное,  чем героизм молодости. В героике может доживать себя пожар  революционного энтузиазма. От него останется пепел и — веселая жизнь. Но иногда из оглушающего хора «ликующих, праздно болтающих» доносятся иные, неожиданные голоса. Голоса  скорее тихие и одинокие. Голоса раздумья о судьбе человека, о  жизни и любви, о природе, о смерти и вечности. Настоящий  человек рождается в тишине одиночества, а не в гаме принуди  тельной социальной активности. Этот человек не нужен ни для  строительства, ни для обороны родины. Он дышит, поскольку  может дышать, по недосмотру и попущению властей. Но если  России суждено остаться духовной личностью, а не только географическим и политическим местом, ее будущее начинается сейчас в молчании, едва для самого себя выразимом.

==103

                Россия сейчас окутана мраком. Странно противоречивы крикливые голоса монополистов слова, которые только и слышны  оттуда. Страна молчит, и мы даже не знаем, есть ли ей что сказать, или двадцатилетнее молчание убило уже всякую потребность в слове. Что сказала бы Россия, если бы вдруг кляп выпал из ее рта? Мы наблюдаем совершающиеся  на поверхности процессы, социальные сдвиги и соответствующие им переломы в сознании. Но затрагивают ли эти процессы самую глубину народной жизни? Нам ясен, более или менее, правящий слой: его новая культура, его вожделения, его октябрьский национализм. Мы знаем, что этот слой вышел из народа, связан с народом более тесно, чем, скажем старое русское дворянство и интеллигенция. Но этого недостаточно, чтобы ставить между ним и народом знак равенства. Мы видим ясно, как выделяемый народом  слой знатных людей обособляется от народа, строит свое благополучие на страданиях вынесшей  его массы. Можем ли мы  быть уверены, что эта масса, страданий которой не удается никак скрыть новым властителям жизни, разделяет их оптимизм, их волю к жизни, их упоение строительством культуры? Вопросы, на которые мы не можем  дать ответа. А между тем от решения их зависит правильное понимание будущего России. Обрела ли она в революции национальную  цельность, крепка ли она, вы держит ли удары внешнего врага, или первый толчок обнажит внутренние противоречия, разрушит непрочное единство и превратит ее снова — и на этот раз в обстановке бесконечно более трагической — в человеческую пыль?

                Россия знает грозящую ей опасность. Правящий слой делает усилия, чтобы встретить войну не только технически, но и морально подготовленным. В спешном порядке куется национальное сознание, так долго разрушавшееся. Восстанавливается частично, кусками старая русская куль-

==104                                                   Г. П.

тура. Делаются попытки примирить массы с властью разными  подачками, поблажками, смягчением рабства. Но и  отсюда видно, что уступки недостаточны, восстановление  медлительно. Время не терпит. Успеют ли перестроиться,  примириться, когда пробьет двенадцатый час?

                В этой перестройке есть участок, самый отсталый и безнадежно запущенный, на котором хотелось бы остановить  внимание. Вернее даже не участок строительства, а сам  строитель. Каков его нравственный облик или, выражаясь  по Ключевскому, нравственный капитал, с которым он стоит перед лицом тревожной и запутанной жизни? Этот облик есть самое неуловимое, ибо самое изменчивое в современной России. Мешает пониманию  и различие социальных слоев и типов, и чередование противоречивых социальных заказов литературе, призванной отражать нового  человека. Уж очень она, эта литература, изолгалась за долгие годы потаканья и приспособленья. Конечно, это зеркало, но зеркало совсем кривое, и мы не знаем, в какой мере  кривизна его обусловлена законами художественного преображения и в какой мере требованиями заказчика. Но мы  чувствуем, что человек — это самое важное в современной  России (как, впрочем, всегда и везде), что в нем только  ключ к пониманию настоящего и будущего. Не видим его,  не знаем, но, должны знать и видеть, чтобы не потерять  всякое чутье России. Остается ловить даже не тени, а как  бы запахи живой, но в мраке протекающей жизни. Остается гадать, склеивать мозаику из случайных фрагментов  рассыпающейся картины. Вести с собой вечную тяжбу за  Россию, проверяя себя и себе противореча: на каждое «да»  искать «нет». Это честнее, чем догматическое утверждение  России чаемой, прекрасной мечты, которой, может быть,  не соответствует никакая реальность. Россия нам не любовница, а законная жена. Вспомним, как Садко  в поэме А. Толстого отнесся к прелестям подводных красавиц, и вместе с ним сделаем свой выбор — за «рябую девку», за живую  женщину, за Альдонсу.

                                           ТЯЖБА О РОССИИ                                                 

==105

                                                                1

                Трупным  воздухом тянет сейчас из России. При желании можно  найти тьму отрадных вещей для утешения и надежды. Но  эти струйки тления сейчас заглушают все. Это не значит, конечно, что весь воздух в России отравлен. Но сейчас ветер несет именно эту струю, и было бы лицемерием  начинать речь с чего-либо другого. Подуло этим ветром с зиновьевского процесса, и многие утешают себя тем, что гниет, собственно, коммунистическая партия, а не Россия, что нам нужно радоваться ее разложению. Политически, может быть, это и так. Но мы собираемся говорить только о моральном балансе России. А здесь дело обстоит иначе. За двадцать почти лет революции партия слишком срослась с телом России, слишком обросла попутчиками, активистами, «беспартийными большевиками», чтобы ее разложение не заражало всего, что вокруг. Это заражение началось давно. Имморализм присущ самой душе большевизма, зачатого в холодной, ненавидящей усмешке Ленина. Его система — действовать на подлость, подкупать, развращать, обращать в слякоть людей, чтобы властвовать над ними, —  дала блестящие результаты. Но до последнего времени гниль революции была прикрыта угольками революционного  энтузиазма. Все новые поколения молодых энтузиастов сжигали свою жизнь и совесть на костре революции. Они  совершали чудовищные преступления, но их жертвенность заставляла прощать многое. Этот неподдельный энтузиазм, а не только декорации московских режиссеров обольщали стольких чужестранных гостей, даже самых честных, но скудных собственной верой, с благоговением  касавшихся земли новой мессианской религии. Но вот энтузиазм умер — по крайней мере энтузиазм революции, — и иностранцы больше не обманываются. Все чаще возвращаются оттуда разочарованные. И это несмотря на бесспорные достижения последних лет, на возрастание сытости, довольства, внешней цивилизации. Режиссерам стало трудно добиваться эффектов внушения. В «седое утро» пореволюционного  похмелья все отчетливее выступает та система всеобщего полицейского сыска и провокации, которая лежит в основе управления страной. В тех грандиоз-

                                                   Г. П. Федотов

==106

 ных и поистине неслыханных в истории формах, которые  приняла  эта система, она развращает не только аппарат  власти, но и весь народ. Как велико сейчас число людей,  которые, вольно или невольно, не носят маски, надетой на  них полицейским  режиссером? Не лгут, не клевещут, не  требуют казни для своих друзей, не оговаривают невинных —  или даже самих себя. Разные могут быть меры и степени.  Не все — немногие оказываются в положении шестнадцати, но лгут все. Вот страна, где сейчас никто, ни один чело  век не может сказать правды. До последнего времени меньшинство — революционная молодежь и активисты — им ли монополию  правды; их оптимизм, до известной степени, спасал Россию. Теперь петля затянута и на их шее.  Ложь стала всеобщей повинностью, и в каких извращениях! Чтобы отвлечь подозрения, чтобы «украсть жизнь у тирана», люди, особенно ненавидящие его, должны больше  других льстить ему и доказывать свою верность реальны  ми поступками. Сейчас революционер-антисталинец, вероятно, должен иметь наилучшие связи в ГПУ, а чтобы иметь,  он должен заслужить их. Злейшие враги социализма пролезают к власти, не уставая клясться именем Маркса и  пролетариата, для того чтобы держать в тюрьмах и казнить  защитников угнетенных  рабочих и крестьян. Ленинская  (или нечаевская) мораль перестает быть отравой  партийного отбора; обобщаясь, национализируясь, она грозит  стать всенародной. Что будет с нацией, которая вот уже  двадцать лет как положила в основу воспитания своих  граждан, с самого нежного детства, подражание  Иуде?