Хотя имя Федотова хорошо известно, работу в американских университетах ему было получить сложно. Первые два года он живет в Нью-Хевене и  преподает в школе при  Иельском университете, пользуясь стипендией Бахметьевского  фонда. В 1943 году Федотов принимает предложение  русской Свято-Владимирской православной семинарии в Нью-Йорке, где работает до конца своей жизни. В это время он создает свои фундаментальные  труды по истории русской духовной культуры, часть которых вышла  на английском языке уже после смерти автора(2). Не оставляет Федотов и публицистику, пишет в «Новом журнале», в эсеровском «За свободу», в некоторых американских изданиях. Однако его круг живого  общения значительно сужается. Общество  американцев оказывается чуждым Федотову, «из-за присущего им оптимизма и недостаточного понимания нашего  русско-европейского пути»(3). Утешение русскому мыслителю  давали публичные лекции, устроенные Г. И. Новицким при «Обществе друзей Богословского института в Париже». Но сердечная болезнь подрывала его силы. 1 сентября 1951 года в городе Бэкон, штат Нью-Джерси, после двухнедельного пребывания в госпитале Г. П. Федотов скончался.

   «Человек начинается с горя», — любил повторять Федотов слова из

________________________

1 Федотов  Г. П. Лицо России. Paris, 1967. С. XXV.

2 Fedotov G.  P. The Russion  Religious Mind: Kievan  Christianity. The   Tenth to the Thirteenth Centuries. Cambridge, Mass., 1946; Fedotov G. P.   A Treasury of Russian Spirituality. T.-Y„ 1948; Fedotov G. P. The Russian   Religious Mind. Vol. II. The Middle Ages: The Thirteenth to the Fifteenth   Centuries. Cambridge, Mass., 1966.

3 Федотов       Г. П. Лицо России. Paris. 1967. С. XXXIII.

==14

одного из стихотворений А. Эйснера, участника гражданской войны в Испании, а потом «возвращенца». Этого горя Федотов отведал в эмиграции сполна, встречая непонимание, отчужденность и даже враждебность со стороны коллег-преподавателей и собратьев по перу, не говоря уже о постоянных материальных  тяготах эмигрантской жизни. Но это — цена свободы, без которой задыхался ум и не окрылялось  слово русского мыслителя. Г. П. Федотов оставил более трехсот статей самого разнообразного содержания. На Западе они получили заслуженное признание и по сей день вызывают живой интерес, собираются и переиздаются(1).

                                                                                              II

    Такова судьба Г. П. Федотова в скупых штрихах внешней биографии. Она  достаточное типична для людей его поколения и его духовного горизонта. Это жизнь, рассеченная мечом революции. Правда, одна особенность сразу бросается в глаза: долгое первоначальное «молчание», слишком  запоздалое вступление на свой творческий путь, какое-то отставание от сверстников. Действительно, когда, например, Н. Бердяев, С, Булгаков и П. Флоренский уже говорили во всю мощь своего голоса, Г. Федотов голос еще  пробовал. Здесь мы стоим не только перед личиной судьбы мыслителя, но и перед лицом его личности. Личность всегда тайна, трудно прозреть ее даже сквозь щель творческого самовыражения. Но нам важна не эмпирическая личность, а личность, проецируемая на план культуры. Однако психологический контур ее должен быть отмечен.

     Если мы  станем искать слово-ключ, слово-символ, связующее характер и самосознание Федотова, то слово это уже найдено — молчание(2). Под знаком молчания  вынашивает Федотов свои убеждения, под знаком молчания видится ему Древняя Русь. Все тексты Федотова звучат в контексте молчания. В этом «творческом молчании» сплав глубины мысли, дисциплины  формы  и уравновешенности мировоззрения, Федотов не спешил сказать, он спешил слушать — слушать историю, Россию, революцию.  Поэтому  так поздно и так осторожно начал он говорить, больше спрашивая, чем отвечая.

     В «молчаливости» как черте характера и в характере «молчаливости» психологический корень  федотовского восприятия культурных реалий не столько в терминах зрения' и образа, сколько в терминах слуха и голоса. Здесь не пассивная молчаливость созерцателя, но активная молчаливость слушателя. Воспитанная в молчании тонкая и стойкая чувствительность к тону истории  позволила Федотову не быть оглушенным громом революции и различить в какофонии революционной бури полифонию  культуры.

     Можно наметить еще одно измерение духовной личности Федотова — почвенный идеализм. Федотов вышел из русской интеллигенции, не утратил с ней связи, сохранил ее нравственные заветы. Но он в известном смысле преодолел интеллигентский тип на путях религиозной культуры. Иначе говоря, интеллигентская «идейность» в самосознании Федотова обрела культурную «почвенность». Личность Федотова синтезировала черты революционной   интеллигенции  и высшего  культурного слоя:

________________________

1 См.: Федотов Г. П. Новый Град. Нью-Йорк, 1952; О н ж е.   Христианин в революции. Paris, 1957; Он же. Лицо России. Paris,   1967; О Н ж е. Россия, Европа и мы. Paris, 1973; О н ж е. Тяжба о   России. Париж, 1982. Он  ж е. Защита России. Paris, 1988.

 2 Иваск      Ю,   Молчание.  Памяти  Г. Федотова   //   Опыты.   Нью-Йорк, 1953, №  1. С. 151-154.

==15

идейность и почвенность. Отсюда равномощное  тяготение к европейским  вершинам  и древнерусским корням.  Вообще Федотов  во всем склонен к классицизму, «русскости» по образцу Пушкина, своего любимого поэта, в котором он усматривает оптимум народного гения. Принципиальная ориентация на универсальный классицизм и отвращение к эстетствующему  имморализму выводят  Федотова из круга «типичных» представителей «русского религиозного ренессанса». Наш мыслитель за ренессанс, но без примеси декаданса. Декадентская идеология во всех видах, оттенках, изгибах и изломах психологически чужда Федотову, к тому же ранняя академическая аскеза историка уберегла его от эстетического искуса художника.

    В душевно-умственном  строе личности Федотова есть и крестьянский «уклад», сублимированный интеллектуально. Он. проявляется в отношении  к предмету и делу, в серьезности и ответственности, когда поле истории мыслитель обрабатывает так, как земледелец — землю.

    Несомненно,  разные духовные типы, сочетавшиеся в личности Федотова, сблизила революция, которая не могла не потрясти всего человека. Революция много отняла, безжалостно очистила и опустошила души. У Федотова  она оставила и усилила надежду — это «лучшее слово человеческого языка».

    Именно  в надежде сосредоточились и судьба, и личность, и творчество Федотова. Здесь нервный узел его миросозерцания,

                                                                                           III

    Историософские  воззрения и христианские убеждения  Федотова складывались медленно в трудной нравственной работе, вынашивались в «молчании», вызревали в учении. Русский мыслитель идет от истории к философии  и богословию и через философию и богословие к истории. Но  в словаре истории для Федотова есть одно заветное слово — культура. Это понятие завещано самой культурой, хранимо всей историей.     Федотов остро ставит проблему культуры, ибо культура находится под угрозой, человек в истории —  или созидатель, или разрушитель культуры. Вне культуры все — будь то искусство, политика, религия — теряет человеческий смысл: Человек немыслим вне культуры как человек. На религию, мораль, искусство, политику Федотов смотрит сквозь призму культуры и под  знаком культуры. Такой «культурологический» взгляд обуславливал счастливую органичность и целостность суждений и анализов Федотова по всем частным вопросам. В его лице удачно сочетались историк культуры, знакомый с огромным массивом  эмпирических фактов, и философ культуры, ищущий «смысл», «идею», сокровенную  связь событий. Культура  предстает здесь живым  организмом, духовно и идейно  наполненным. Даже неизбежные схемы  мыслителя очень гибко схватывают «плоть и кровь» фактов, словно примеряясь к явлениям, а не изменяя их.