Твой отец вернулся в Каль-Терон более печальным и, пожалуй, более мудрым человеком. Было видно, что он сильно постарел, и порой, когда он звал меня к себе, он заводил разговоры о днях, проведенных с Малой, с Доной и с Белой, и говорил так, словно миновало не несколько солнцеворотов с тех пор, а целый ген и даже больше. Твой отец поклялся в том, что более никогда не женится, но ни разу со времени той вспышки покаяния, что охватила его в Куатани, он не признавался в том, что повинен в происшедшем. О случившемся он говорил так, словно некий злой рок преследовал его и в конце концов настиг.

«Не потому ли так случилось, — размышлял он порой, — что я усомнился в Пламени?»

На этот вопрос у меня не было ответа.

В ту пору твой отец стал мрачен и замкнут. Он оставил занятия, которые некогда доставляли ему такую радость. Если он и призывал к себе ученых мужей и женщин, то только за тем, чтобы судить их за ереси и измену, а затем жестоко и мучительно казнить. Публичные казни принесли твоему отцу одобрение и славу. Его вера укреплялась и становилась все более страстной. Имамы были вне себя от счастья. Много солнцеворотов подряд они призывали твоего отца, а до него — его отца к священной войне. И вот теперь непокорное королевство Ваши и далекие острова Ананда подверглись поочередно жестоким атакам. Победа следовала за победой. Эмира Ормуза и пятьдесят его жен привели в Каль-Терон и четвертовали перед городскими воротами под радостные вопли толпы. Кровь ручьями текла по улицам в сточные канавы. А вскоре по всему Унангу стали говорить о том, что ни один из султанов со времен Пророка не был более страстно предан вере, чем твой отец. Со временем он приобрел титул, которым теперь гордится, и все были убеждены в том, что твой отец станет величайшим из правителей Унанга.

Увы, как сильна власть лжи!

Симонид откинулся на спинку кресла-качалки. Он часто и тяжело дышал, лицо его побледнело, взгляд был встревоженным. Что он наделал! О, что же он наделал? Он ведь не рассказал принцу всей правды, не поведал ему о своем брате Эвитаме, чье ужасное пророчество омрачило церемонию помолвки. Но какое это имело значение, если покою Деа, как бы то ни было, пришел конец?

Но должно было произойти еще кое-что...

Солнце клонилось к закату. В рощице сгустились тени, от земли потянуло прохладой, но Деа дрожал не от холода. Юноша смотрел на старика. Его глаза были полны тоски. Сдвинув брови, Деа слушал, как Симонид тихо и горестно напевает:

Эти слова были так знакомы Деа, но теперь, слетавшие с губ Симонида, казались странными, бесконечно странными. Деа хотелось, чтобы старик пел и дальше, но тот умолк и проговорил с горечью:

— Это стало вершиной в величии твоего отца. Так оно было запечатлено. Десять солнцеворотов назад он стоял на ступенях Святилища, и все его подданные не спускали с него глаз, и он объявил во всеуслышание, что Пламя поведало ему великую и прекрасную истину: оно объявило его последним и величайшим из Богов-Султанов — Султаном Луны и Звезд.

Деа задумчиво потупился. Он мог бы задать Симониду много вопросов, но спросил только:

— Значит, мой отец ошибался, утверждая, что в Пламени нет бога?

— Да, Деа, я уверен: он ошибался.

— Значит, мой отец снова уверовал в бога, и бог вознаградил его?

Симонид ответил не сразу. Он уже достаточно наговорил. Более чем достаточно. И потому теперь он сказал только:

— Деа, мы должны верить, что это так.

Но прозвучал последний вопрос, еще более мучительный. Этот вопрос не давал покоя Деа всю жизнь, рвался к пределу осознания.

— Но если мой отец — Султан Луны и Звезд, кем же стану я? Кем я могу стать?

Старик молчал, но глаза его были полны не только печали. В глазах Симонида была страх. Деа обернулся и увидел Таргонов, следящих за ними из-за деревьев.

— Радуга! Мы потеряли Радугу!

— Не говори глупостей. Радуга не может потеряться.

— Значит, потерялись мы, — вздохнул Джем, уселся на камень, стащил с себя рубаху, бросил на землю. — Тьфу! Порой мне кажется, что мы в пустыне.

— Мы и есть в пустыне.

— Что?

Дона Бела не ответила на вопрос Джема прямо.

— Наша беда в зрении... В том, как мы смотрим... Если бы нам удалось подняться повыше! Куда-нибудь, откуда можно было бы посмотреть... вниз.

— Тут нет никаких возвышенностей. Эти сады — они совершенно плоские, плоские, плоские...

Джем в отчаянии окинул взглядом колючие кусты. Они напоминали зубчатую изгородь. Джему было неловко — и стало еще более неловко, когда Бела Дона села рядом с ним. Со вчерашней ночи он опасался этой девушки, хотя сама она о ночном происшествии не вспоминала. Вправду ли он поцеловал ее? Вправду ли она толкнула его, а он упал в пруд? Наверное, все так и было, но сколько раз в течение ночи он представлял, как снова обнимает ее? Если в этом мире мечты были реальностью, то в этих мечтах Джем не раз предавался любви с Бела Доной.

Он поспешно встал, поднял с земли рубаху. Пусть эта девушка страстно желала покинуть этот мир, но она была частью этого мира и соблазняла Джема. Джем пытался убедить себя в том, что девушка нереальна, что здесь все ненастоящее, но он понимал, что это не совсем так. Он раздраженно потеребил промокшую от пота рубаху и понял, что вывернул ее наизнанку. Над запыленными сухими деревьями высоко стояло палящее солнце. Дона Бела спросила:

— Принц, что носишь ты на груди?

— А ты не знаешь? Ты ведь так много всего знаешь.

Девушка улыбнулась. Вопрос повис в воздухе, оставшись без ответа. Джем не мог удержаться и залюбовался Бела Доной. Ее длинные волосы были небрежно перехвачены лентой. На девушке было тончайшее хлопковое платье. Промокшая ткань прилипла к ее телу, обрисовала дивные изгибы. Как она была хороша! Она не отрывала глаз от Джема, и он вдруг очнулся и представил, как выглядит. С его волос стекал пот, его струйки бежали по лицу и шее, по бледной мальчишеской груди. Он отвернулся, ощутив ужасное смущение. Девушка шагнула к нему, погладила его руку.

— Ты должен кое о чем узнать, — прошептала она. — Ты мне нравишься...

— О? — глухо вымолвил Джем.

— ...Но я не люблю мальчиков.

— Что? — Джем резко повернул голову к девушке. На миг он смутился. — Ты только что сказала, что я тебе нравлюсь. Я ведь мальчик. То есть мужчина, — поспешно добавил он.

— Да, но я хотела только сказать, что не... люблю мальчиков. Я подумала, что тебе нужно знать об этом.

— О? То есть да... нет. Я хотел сказать... я тоже их не люблю.

Дона Бела рассмеялась.

— Я так и думала! Но, принц, у тебя есть возлюбленная, которую ты разыскиваешь?

Джем ошеломленно проговорил:

— Ты и об этом знаешь?

— Мне известно вот что: еще до того, как закончится это приключение, ты найдешь свою возлюбленную, а я — свою.

Сердце Джема часто забилось.

— Принцесса, ты уверена?

— Уверена, это произойдет. Это должно произойти, иначе...

— Иначе?

Ответ прозвучал ударом набата:

— Иначе мы погибнем.

Рубаха выскользнула из пальцев Джема и упала на землю. Он в страхе смотрел в глаза девушки. Она потянулась к нему, они крепко обнялись. Тени, отбрасываемые листвой деревьев, побледнели, солнце разгорелось ярче. В ветвях зашуршал ветер, завертел песок, лежавший между камешками. Горячие песчинки больно обжигали лодыжки Джема и Бела Доны.

Дона Бела протерла глаза.

— Мы не заблудились. Теперь мы ближе.

— О чем ты?

— Взгляни на сад. Эти красные сочные ягоды были цветами. Посмотри на эти белесые, грубые листья, на этот пустынный песок. Принц, это не просто часть сада. Мы... совсем недалеко от его границы.