Предводитель повстанцев указал большим пальцем на напуганных лошадей.

— Нам ведь нужны были еще лошади, не так ли? И если, торгуясь, мы прикончили двоих синемундирников, разве это не честный торг?

Услышав эти слова, Ланда шагнула вперед и заявила:

— Не мы их убили, а ты. Боб, это были всего-навсего простые патрульные! Двое глупых парней, которые ехали по дороге! Ты помнишь тех двоих, которые были взяты в плен возле замка Олтби, — Морвена и Крама? Эти двое запросто могли оказаться Морвеном и Крамом! Боб, ты мог убить Морвена и Крама!

Боб Багряный только презрительно скривил губы. Монах взвизгивал, стараясь выбраться из колючих кустов. Хэл сглотнул подступивший к горлу ком. Наблюдая за Ландой, он вдруг восхитился ее дерзостью. И в ту пору, когда он посвящал свою жизнь науке, и за время, что провел в отряде мятежников, Хэл почти не общался с представительницами прекрасного пола. Его мнение о женщинах сводилось к тому, что это — хрупкие, декоративные создания, совершенно не подходящие для такого мужчины, как он. О да, конечно, он помнил о недолгом браке Бандо, но даже прекрасная женщина-воительница Илоиза, при всех ее несомненных достоинствах, не смогла убедить Хэла в том, что ему необходима спутница жизни. А вот Ланда — это было что-то совсем другое.

Ученый кашлянул и сказал:

— Ланда права, Боб. Ты действовал поспешно и жестоко, и кто знает, какие беды ты на нас навлек? Где два синемундирника — там может быть и больше, намного больше, и они запросто могут быть где-то совсем недалеко. Или ты забыл об этом?

Последние слова Хэл произнес срывающимся голосом. Ему вдруг стало страшно. Ланде то что — она ведь не знала, кто такой на самом деле их предводитель. Знал об этом только Хэл, и это знание стало для него тяжелой обузой. Ученый выпрямился, запрокинул голову. Если бы Боб Багряный сейчас шагнул к нему и дал пощечину, Хэл бы не удивился. Более того: он бы почувствовал, что заслужил эту пощечину.

Но Боб Багряный не ударил старого товарища — то есть он не нанес ему удара физически.

— Хэл, я тебя всегда считал разумным человеком.

— О чем ты? — не совсем поняв, к чему клонит предводитель, озадаченно спросил Хэл.

Ответ был короток и прост.

— У меня на глазах ты превращаешься в сентиментального идиота.

Хэл покраснел.

Монах, воюя с репейниками, снова жалобно взвизгнул.

— Видишь ли, — с усмешкой продолжал предводитель мятежников, — дело в том, что я прекрасно осознаю ту опасность, с которой сталкиваюсь. Разве Боб Багряный не славится своей дерзостью? Так было всегда, и так всегда будет. Вряд ли бы я ухитрился так долго жить жизнью мятежника, если бы не знал, на что способны синемундирники. Кроме того, Хэл, ты вынужден будешь согласиться с тем, что уж если я в чем и могу соперничать с твоими научными познаниями, так это в том, что касается агондонской драматургии. В данном случае я имею в виду очередность и время появления актеров.

— Государь? — вырвалось у недоумевающего Хэла. — То есть, господин... То есть, Боб?

Знаменитый разбойник указал на валяющиеся на дороге трупы.

— Этих двоих не хватятся до вечера по меньшей мере. Вот я и пожелал убрать их с дороги для того, чтобы подготовиться к следующему явлению. Кроме того, я хотел раздобыть лошадей для тебя и Бандо. Ведь нам уже давно нужны лошади, не так ли, дружище? — Боб хлопнул Хэла по плечу. — Хватит нам шататься по буреломам! С сегодняшнего дня Боб Багряный берется за старое. Ну а теперь ступай, помоги нашему толстяку выбраться из репейников, а то он так там и застрянет навсегда.

— Малявка! Рыба! Сюда! Скорее!

Раджал осваивался быстро. Первым делом он воровато глянул вправо и влево, затем махнул рукой и позвал за собой мальчишек. Они выбежали из проулка как раз в тот момент, когда старики, исполнявшие «танец обреченных» отвлекли внимание стражников-уабинов. За считанные мгновения Раджал и его новые приятели затерялись в толпе, заполнившей площадь. На пыльной земле все еще кое-где темнели пятна крови. Галерея, обрамлявшая рынок, в одних местах просела, в других обуглилась, но базар уже снова шумел и был полон народа, словно город и не был захвачен врагами.

Для торговцев, казалось, это ровным счетом никакого значения не имело, а уж для воришек — тем более. Где-то в другом месте, сопровождаемый Сыром и Губачом, Фаха Эджо «обрабатывал» прилавки, заваленные миткалем и муслином, батистом и шелком. Где-то неподалеку Прыщавый и Аист, словно вороны, кружились около лотков с украшениями. Только стражники-уабины сдерживали пыл воришек, но этих гордых мужчин в белых одеждах, восседавших на высоких черных конях, мало интересовали какие-то мальчишки-оборвыши. Уабины настороженно наблюдали за исполнителями «танца обреченных». Над рыночной площадью парил их странный бессловесный напев, перекрывая базарный гам.

Время от времени сквозь просветы в толпе Раджал видел, как вертятся загадочные фигуры танцоров, как их коричневые босые ступни взбивают пыль.

— Скоро они закончат танец! — поторопил Раджала Рыба.

— Ага, надо поторопиться, — шепнул в ответ Раджал. — За работу!

Раджал немало повидал на своем веку, чтобы отбросить страх, но для многих на рыночной площади это было не так. Вскоре странных юродивых окружило плотное кольцо народа. Встревоженные и зачарованные зрелищем зеваки вряд ли могли почувствовать, что к их карманам или кошелькам, висящим на цепочках на поясе, тянутся чьи-то ловкие руки. Все быстрее и быстрее двигались танцоры, все быстрее били бубны. Взлетали и развевались длинные седые бороды танцующих стариков. Проворно сновали по карманам ловкие смуглые пальцы воришек.

Вертясь и притоптывая, блаженные вдруг перестали завывать без слов и завели странную, безумную песню:

Если бы Раджал слушал повнимательнее, его, пожалуй, испугали бы слова этой песни. Но Раджал был очень занят: он пытался незаметно вытянуть зажатый у одной из засмотревшихся на танцоров женщин под мышкой рулон красного репса. Раджал наморщил лоб, до боли закусил губу. Но даже сейчас, в такой ответственный момент, внутренний голос, не умолкая, твердил ему: «Что же ты делаешь? Зачем воруешь? Зачем связался с этими подлыми, низкими грабителями?» Раджал мог ответить этому голосу одно: все казалось ему нереальным. С тех пор как он потерял кристалл, он словно перешел в другой мир — мир иллюзий. Он находился вне реальности, и жизнь его могла стать настоящей только тогда, когда он снова сожмет в руке мешочек с драгоценной ношей.

Но как это могло сбыться?

Старики распевали бы в таком духе и дальше, но слова песни встревожили уабинов. Измена? Предательство? Пусть куатанийцы терпимо относились к этим блаженным, но уабины куатанийцами не были.