— Наверное. Но мы не уйдем.

Они отступили в тень. В покои с церемониальной торжественностью внесли резное кресло, в котором восседал толстяк-коротышка. Следом за ним вошел высокий поджарый мужчина. Оба были в парадных одеждах и зловещего вида масках.

Носильщики удалились, двери закрылись.

— Мерцалочка! Милая Мерцалочка! — Сорвав маску, калиф Оман Эльмани протянул руки к девушке, похожей на его дочь, но тут же рассмеялся и стукнул себя по лбу. — Нет, Хасем, ну до чего же я глуп! Как я мог думать, что Мерцалочка бросится ко мне в объятия? Бедняжка, да ты ведь едва можешь пошевелиться, правда? Но дай мне хотя бы посмотреть на тебя. В последний раз перед тем, как... — Калиф умолк и горько разрыдался. — Моя бедная детка! Моя бедная, бедная детка!

Ката скованно шагнула к нему, шурша платьем из плотной, жесткой ткани и звеня драгоценностями.

— Отец, не бойся! Я готова к этой ночи.

Калиф сжал ее руки.

— Милая моя, я знаю. Прости своего глупого отца, но как же ему не печалиться, когда он теряет свою дочь? Хоть я и благословляю то волшебство, которое воссоединило тебя во плоти, я горько страдаю из-за того, что это случилось так поздно. Какие страдания мы пережили! Сколько времени упустили! Дорогая моя Мерцалочка, о, если бы нам было дано вновь вернуться в твое детство!

— Милый отец! Я тоже жалею об этом!

Раджал прошептал:

— Она неплохо играет, правда?

— Как знать, — шепотом отозвался Боб.

— Будем надеяться.

Покуда калиф проливал отцовские слезы, визирь Хасем нетерпеливо расхаживал по покоям, безо всякого любопытства озирая завешанные коврами стены, роскошную золоченую мебель, зеркала, отражавшие мягкий красноватый свет. Он тоже снял маску и беспечно положил ее на низкий, инкрустированный слоновой костью столик. Наблюдая за ним, Раджал вновь ощутил прилив ненависти, которая всегда охватывала его при виде этого человека. Сердце его тяжело билось, и он с трудом удерживался от того, чтобы не вбежать в комнату и не ударить этого холодного, наглого мерзавца.

Но вот визирь направился к дверям, выводившим на балкон, и Раджал отступил и сжал руку Боба. Хасем распахнул створки дверей. В комнату хлынул гомон толпы.

— Принцесса, ты слышишь? — Визирь обернулся. — Бой барабанов. Пение труб. Приветственные крики. Приближенные султана уже идут к Святилищу. Скоро наступит наша очередь, и мы должны будем сопроводить тебя в этом долгом пути. Ты трепещешь, дитя? Ты горюешь о своей судьбе?

Ката озадаченно сдвинула брови. Визирь ей никогда не нравился, но сейчас его тон был как-то особенно холоден. Было что-то небрежное, что-то насмешливое в том, как он к ней обращался. Ката стояла около кресла калифа, держа того за руку. Визирь медленно обходил их, словно вычерчивал заколдованный круг.

— Нечего дивиться, если ты трепещешь, — продолжал Хасем все тем же холодным, издевательским тоном. — Ибо многое — слишком многое — зависит от этой ночи. Но знаешь ли ты, сколь многое от нее зависит? Вправду — сколь многое?

Ката отозвалась:

— Конечно, знаю, господин мой визирь.

Калиф вмешался:

— Хасем, о чем ты говоришь?

— Только о судьбе нашей страны, Оман. Нынче тобой владеют чувства, которые овладели бы любым отцом в ту пору, когда для него приходит пора потерять дочь. О, но сколь более горестные чувства некогда переполняли наши сердца! Разве ты забыл о тех страхах, которые вызывала у нас самая мысль о замужестве твоей дочери? Разве ты не помнишь, какой стыд, какой ужас мы испытывали, покуда твоя дочь пребывала в прежнем, бестелесном состоянии? Подумай: какая ярость обрушилась бы на нас, если бы на нынешней брачной церемонии появилась жалкая тень женщины?

Калиф рассмеялся.

— Но, Хасем, зачем же теперь вспоминать об этом? Все эти страхи позади, и Мерцалочка снова едина!

Визирь резко остановился и чуть ли не угрожающе наклонился к маленькому толстяку.

— Правда, Оман? Ты в этом так уверен?

Глаза Каты встревоженно блеснули. В любое мгновение могли прийти носильщики, которые должны были вынести ее из дворца. Что имел в виду визирь? Не мог ли он знать правду? Но почему же тогда молчал до сих пор? Ката отчаянно пыталась найти слова, но ее мысли смешались.

Калиф крепче сжал ее руку.

— Хасем, я не понимаю, о чем ты говоришь. Совсем не понимаю.

— Ну так посмотри, Оман! — Визирь метнулся к Кате, схватил ее за другую руку, оттащил от отца, поволок к зеркалу. — Я думал, что сумею промолчать, Оман, но я тревожусь за тебя и потому не в силах долее хранить молчание! Послушай меня! Все, что случится нынче ночью, обрушится на нас еще более тяжкими бедами, чем те, которых мы боялись прежде. Что скажет султан, когда проведает об этом обмане? Он будет обвинять нас, Оман. Он обвинит во всем тебя, и ты умрешь!

— Хасем, клянусь, я не понимаю, о чем ты говоришь!

— Отпусти меня, отпусти! — закричала Ката.

— Спокойствие, моя непокорная красавица! Будешь вертеться — испортишь свое прекрасное платье. Вырывайся сколько угодно, но это ничего тебе не даст! Оман, посмотри! Видишь ее лицо? Видишь, как оно то исчезает, то появляется? Сначала это лицо твоей дочери... а потом — другое! Покуда ты купался в своей любви к дочери, я пристально следил за этой девушкой, и она не обманула меня! Оман, это не твоя дочь! Эта девушка — самозванка!

Калиф вскрикнул:

— Нет! Этого не может быть!

— Это правда, Оман! Колдовские чары, которыми она окутана, уже развеиваются! Сколько времени после свадьбы они смогут продержаться? Эта злобная девчонка присвоит себе власть султанши! Подумай о том гневе, который обрушится на нас, когда станет ясно, что мы обманом выдали ее замуж за Бесспорного Наследника! А если обман так и не станет явью, что тогда? Нет, он должен быть явлен, ибо эта девчонка — воплощение Зла!

— Ты ошибаешься! Ты утратил рассудок! — вскричала Ката.

— Ошибаюсь, принцесса? Или вернее было бы назвать тебя Катой? Да, гораздо вернее называть тебя так, потому что ты — Катаэйн Вильдроп, беглая невеста пламенноволосого эджландца! Да, о да, он рассказывал мне о тебе! Он мне все о тебе рассказал! Сколь страстно он разыскивал тебя повсюду до тех пор, покуда не стал жертвой странных чар! Сколь отчаянно он гадал, что сталось с тобой! Этот глупец в конце концов решил, что тебя постигла судьба любой беглянки, что ты стала позорной грязной шлюхой! Но теперь я вижу, что даже он, как ни искорежена злом его душа, не мог себе представить всей глубины твоего злобного коварства! Мерзкая шлюха, тебя настигло возмездие!

Ката все еще пыталась вырваться, но ей мешало тяжелое платье. Роскошные браслеты на ее запястье порвались, бусины рассыпались по полу. Она отчаянно сопротивлялась — свободной рукой била калифа, царапала.

— Зачем ты это делаешь? — кричала она. — Чего тебе надо от меня?

— Надо? От тебя мне ничего не надо, шлюха! И очень скоро тебе тоже ничего не будет надо! Ничего и никогда!

— О чем ты говоришь? Что это значит?

Калиф горько рыдал и выкрикивал:

— Хасем, ты ошибаешься! Хасем, я в это не верю! Оставь бедную мою Мерцалочку, отпусти ее, слышишь! Мы были так счастливы! Жестокий Хасем, как ты мог так испортить этот великий день в жизни моей доченьки?

Визирь развернулся, отвесил своему господину и повелителю пощечину и взвизгнул:

— Посмотри, Оман! Посмотри на то, как эта шлюха встретит свою судьбу! Ты ведь видишь, ты ведь знаешь, что это правда! Ты понимаешь, что я не стал бы лгать тебе! Выход единственный! Помнишь сказание о Геденской Невесте? Да, все точно так же, только совсем наоборот! Принцесса должна умереть от радости, и тогда эта свадьба... превратится в похороны!

— Нет! Нет... отпусти меня!

Визирь грубо швырнул Кату на пол и, не дав ей времени подняться, бросился к ней, сжимая в руках подушку. Калиф дико закричал. Ката тоже кричала, но ее крики уже были не слышны. В глазах у нее потемнело. Она только чувствовала, что ее рот зажат подушкой, и ощущала, как визирь прижимает ее к полу всей тяжестью своего тела.