Ланда печально кивнула. Слова Хэла были справедливы, но все же ученый не понимал ее чувств до конца. Она знала, что ни в чем не виновата. В ночь исчезновения Каты на волю вырвались силы Зла. Чье-то коварное, черное колдовство примешалось к чарам жрицы Ланды, и ее подругу затянуло в воронку таинственного смерча. Каждую ночь с тех пор юная жрица совершала магический ритуал, удаляясь в лес и разыскивая в чаще самое старое дерево, какое только могла найти. Каждое утро она, усталая, изможденная, брела назад, к лагерю повстанцев, с тоской признаваясь себе в том, что все ее усилия напрасны. Но Ланда не намеревалась сдаваться. Лучше Каты подруги у нее никогда в жизни не было, и Ланда не желала верить в то, что Ката погибла.

— Не уверен, что нам стоит идти этой дорогой, — проворчал Бандо.

— В чем дело, дружище? — обернувшись, спросил Хэл.

— Не нравится она мне, дорога эта. Утро уж больно ясное — самое время синемундирникам на патрулирование отправиться.

— Подумаешь, синемундирники! — выдохнул Монах, замыкавший шествие, и вытер вспотевший лоб не слишком чистым носовым платком. — Тут, правда, жарковато, спору нет, да только мне до смерти надоело шастать по этим треклятым чащобам. У меня вся сутана в колючках — с головы до ног оцарапался.

— И что же, Каплун, ты бы предпочел, чтобы тебя пуля синемундирника поцарапала, а? — хохотнул Бандо.

Монах выпучил глаза.

— Но ведь и правда: на дороге — ни души, насколько хватает глаз!

— Ну, это-то как раз не так уж далеко, Каплун. Дорога поворачивает, или ты не заметил?

— Ой, лучше не говори мне про зензанские дороги! Ухабы да колдобины. И верхом-то все кишки вытрясет, а пешком — и того хуже. И еще вот что: перестань называть меня Каплуном!

Не стоило Монаху произносить это слово: словно по команде, Рэгл и Тэгл убежали от отца и принялись выплясывать вокруг священнослужителя и, кривляясь, распевать во весь голос песенку, в которой, в зависимости от обстоятельств, слова менялись:

Бедный Монах только вертелся на месте и возмущенно выкрикивал:

— Это ложь! Я вам не евнух! У меня все в порядке, как у всех мужчин! И между прочим, есть женщины, которые предпочитают монахов!

Это была жестокая забава. Хэлу было стыдно из-за того, что Бандо позволяет детям так себя вести, но в то же время считал, что не вправе одергивать мальчиков. Помимо всего прочего, он и сам с трудом удерживался от смеха.

Только тогда, когда Хэл заметил, как возмущена Ланда, он резко остановился и крикнул:

— Мальчики! Бандо, вели им прекратить это!

Бандо ухмыльнулся, хлопнул в ладоши, и мальчишки послушно подбежали к нему и взяли его за руки. Надо сказать, их пляска и песенка хоть немного развлекли бредущих по безлюдной дороге, подобно паломникам, повстанцев. Солнце немилосердно палило. Какое-то время тишину нарушало только позвякивание ружья Бандо, шуршание юбки Ланды да звук шагов. Верхом ехал только Боб Багряный и, как всегда, далеко впереди своих спутников. Держа наготове заряженные пистоли, он внимательно осматривал дорогу и окрестности. В данный момент он был уже за поворотом, и товарищи его не видели и не слышали. Так продолжалось большую часть дня.

На самом деле в том, что Боб Багряный ехал впереди и играл роль разведчика, призванного сообщить друзьям об опасности, была своеобразная ирония: для маленького отряда повстанцев не было большей опасности, нежели их предводитель. Много раз на протяжении долгих странствий Хэл убеждал вождя мятежников отказаться от маски, которую тот никогда не снимал, и от красной куртки. Но это было бесполезно. Этот человек, который в действительности был не кем иным, как свергнутым королем Эджландии, не желал приобрести более безопасное обличье. Порой Хэлу казалось, что их предводитель рискует намеренно, не заботясь ни о своей собственной жизни, ни о жизни своих соратников. Так было не всегда, но увы, теперь казалось, что самые славные дни для Боба Багряного давно миновали.

Монах искренне надеялся на то, что скоро на пути отряда встретится какая-нибудь придорожная таверна.

— Честное слово, никогда не привыкну к этим зензанским обычаям, — жаловался он. — И зачем синемундирникам понадобилось завоевывать это королевство — ума не приложу, если тут нет даже признаков культуры! В Эджландии за любым поворотом тебя ждет не дождется уютная пивная, где можно славно отдохнуть и немножко подкрепиться.

— Ну, насчет тебя «немножко» — это вряд ли, Каплун, — не удержался от язвительности Бандо. Он мог бы возмутиться по поводу нападков Монаха на его родную страну, но ограничился тем, что добавил: — Ну, так что, ты бы предпочел усесться, положить ножищи на стол, скрестить пальцы на своем жирном пузе да любоваться синемундирниками, которые бы сидели напротив тебя, сверкая остро заточенными штыками, а?

Хэл рассмеялся.

— Ну и что такого, Бандо? Мы же всего-навсего труппа бродячих актеров, направляющихся в город в надежде на удачу!

— Да уж, очень мы смахиваем на актеров! Славно выдумано, нечего сказать! Ну а ежели нас попросят что-нибудь изобразить, тогда что?

— И изобразим, старина, не переживай! Ну вот смотри: Рэгл и Тэгл спляшут, Ланда сыграет роль прорицательницы, я прочту какое-нибудь классическое стихотворение, ну а ты, Бандо, — ну, ты мог бы спеть одну из своих симпатичных песенок. Ну, вот, к примеру — «Багряную куртку всегда он носил». Ну а наш Монах, который так жаждет поскорее набить желудок, мог бы показать фокус со шпагоглотанием.

— Ш-шпаго... глотанием? — испуганно переспросил Монах. — А-а-а, знаешь что, почтенный Бандо, пожалуй, ты прав: не стоит нам рисковать и наведываться в эти зензанские забегаловки. Я всегда считал тебя человеком мудрым. И вот скажи-ка теперь: как думаешь, не стоит ли нам снова углубиться в лес?

Монах догнал Бандо и стал ласково гладить его руку. Рэгл и Тэгл непременно что-нибудь неприличное сымпровизировали бы по этому поводу, но тут Бандо торопливо проговорил:

— А Боб Багряный? Наш предводитель — он-то как, Хэл?

Вероятно, Хэл бы что-то ответил, но не успел. За поворотом послышался шум: громкие голоса, а потом — ржание лошади.

А потом — выстрелы.

Бандо закричал:

— Ланда! Держи мальчишек!

Схватив ружье наперевес, зензанец со всех ног рванулся вперед, в бой. Рэгл и Тэгл, которых крепко прижала к себе Ланда, пытались вырваться, чтобы броситься вдогонку за своим отважным отцом. Взгляд Хэла метался между Ландой и Бандо. Он не мог решить: то ли остаться и помочь девушке удержать мальчиков, то ли догнать старого товарища по оружию.

Монах нырнул в кусты и в страхе выглядывал из-за них.

Но на самом деле бой уже был окончен.

А вот беды только начинались.

Казалось, от зноя листва деревьев вдруг как-то неестественно застыла, перестала шуршать. И впереди, и позади в воздухе мерцало жаркое марево. Пролитая кровь уже высыхала в мелкой, как пудра, пыли. Было что-то древнее, классическое в этой сцене: если бы актеры, которые, согласно пьесе, должны были остаться в живых, уже ушли за кулисы, то те двое, кому суждено было умереть, долго бы лежали на подмостках в одиночестве.

Но те, кому суждено было остаться в живых, остались и теперь не отводили глаз от трупов.

— Государь, о чем ты только думал? — прошептал Хэл, сокрушенно подняв руки.

Предводитель мятежников убрал пистоль в кобуру, медленно повернулся в седле и процедил сквозь стиснутые зубы:

— Не называй меня государем! Сколько раз я тебе это повторял, Хэл, сколько раз?

Хэл сам удивился тому, как резко ответил:

— Ну и как же мне тебя назвать? Безумцем? Глупцом?

Он бросил встревоженный взгляд на Ланду, которая с трудом удерживала мальчишек. Те вырывались, стремясь броситься к трупам, лежавшим посреди дороги. Как ни старалась девушка, в конце концов Рэглу и Тэглу удалось обрести свободу, и они, завывая, принялись скакать вокруг мертвых синемундирников. Монах пытался выбраться из густых зарослей репейника. Бандо ушел вперед и теперь, держа под уздцы, успокаивал лошадей, лишившихся всадников.