Я хочу что-то ответить, но в голове настоящий хаос. Мысли мечутся из угла в угол, не могу в это поверить. Возможно, стоит успокоиться и послушать женщину старше меня?

— Хочешь узнать моё мнение? — вдруг раздаётся строгий голос за моей спиной.

Обернувшись, замечаю Игоря Александровича. Он медленно шагает по кухне, забирает у меня из рук документы. Подходит к раковине и щёлкает зажигалкой. Бумага гореть начинает и превращается в пепел.

— Хочу, — киваю ему в ответ.

— Ты в верном направлении мыслишь, Вита.

— Игорь, ну что ты такое говоришь! — возмущается Жанна Леонидовна и всплёскивает руками. — Не надо навешивать на девочку вину! Так совпало, понимаешь?

— Заткнись, Жанн. На минуту заткнись.

Она утихает, качает головой. Игорь Александрович продолжает.

— Вита, ты вообще понимаешь, что означает — вызволить из следственного изолятора человека, которому предъявлено серьёзное обвинение? Причём вызволить так, чтобы ни одной кляксы, ни одного тёмного пятнышка не осталось?

Я молчу.

— Ты чистая, я специально проверил. Помню, как Самсонов рвал и метал, когда тебя за решётку упекли, он долго искал пути решения. И нашёл. Я мог бы ему помочь, но не настолько кристально-чисто и ювелирно. Ходила бы запятнанная, сто процентов. Ни о какой карьере врача речи не шло бы. Как и об опеке. Вы же этим сейчас занимаетесь с Самсоновым? Поправь, если я не прав.

— Вы правы, — произношу я.

— Знаешь, сначала я не хотел ничего копать на Кирилла. На хер мне эта рыбалка не сдалась. Но потом подумал, что ты должна знать. Вы, бабы, сначала делаете, потом думаете, а отбивают удары мужики.

— Господи, да закрой рот, Игорь! — не выдерживает Жанна Леонидовна.

Я встаю со стула, коротко благодарю отца Ани и иду в прихожую. Кожа на лице горит. Такое ощущение, что мне навешали сотню пощёчин. Больно, обидно, но дико справедливо.

— Вита! Вита! Ну стой ты! Куда собралась? — спрашивает Жанна Леонидовна, перехватывая меня у двери. — Что бы он ни говорил, ты не виновата, слышишь?! Нет твоей вины! Оступилась, ошиблась, с кем не бывает. Кирилл сам… сам принял решение помочь тебе.

— Я понимаю. Всё хорошо, — натянуто улыбаюсь в ответ. — Не волнуйтесь, я никому ничего не скажу.

Мать Ани отпускает меня, я со всех ног бегу в сторону дома. Едва переступаю порог, стены начинают давить с неведомой силой. Мне сложно находиться здесь. Настолько, что задыхаться начинаю.

Повреждение внутренних органов… Множественные переломы… Ожоги…

Господи, да я не работу его ненавидеть должна, а себя. Себя, и только.

Слёзы срываются из глаз, я забиваюсь в угол комнаты и обнимаю руками колени. Не знаю, сколько сижу так, но за окнами начинает темнеть. Кирилл давно должен был вернуться от матери, но его всё нет и нет. Если он у своей Тами, то это даже хорошо. Надеюсь, она и правда лучше меня. Любит его и ценит. И никогда так сильно не подведёт, как подвела его я в своё время.

Вытерев слёзы, встаю с пола и нахожу телефон. Вызываю такси, умываюсь. Голова раскалывается и гудит, там столько информации, столько домыслов и фантазий. Не могу так, не могу. Не здесь, не сегодня.

Машина приезжает быстро, я сажусь на заднее сиденье и диктую адрес квартиры. Водитель странно косится на меня в зеркало заднего вида, и только потом понимаю, что сижу и как дурочка что-то тихо шепчу себе под нос.

Звонок мобильного телефона врезается в уши. Я вздрагиваю, смотрю на дисплей. Кирилл. Он вернулся, а меня нет дома. Я просто не могу там находиться. Божечки, кажется, что если вернусь туда и посмотрю в его глаза, то просто сдурею от боли. Как у него вообще хватило сил и эмоций связаться со мной во второй раз? Помогать мне. Трахать. Хотеть, возить куда-то. Он тоже чокнутый, да?

«Сегодня я останусь у бабушки. Созвонимся завтра, ладно?» — пишу Самсонову.

В ответ приходит короткое «Окей». Вот и славно. Вот и хорошо…

Расплатившись по счётчику, несусь на пятый этаж. Лёгкие жжёт, когда я оказываюсь у двери и достаю ключи. В квартире темно, едва слышно работает телевизор. Я снимаю обувь, прохожу в гостиную и бросаюсь обнимать бабушку.

— Что? Ну что случилось, не молчи! — возмущается она.

— Ба, я такая дура… Такая дура, представляешь? Как он меня терпит? Как?

— Нормальная ты, Витка. Что придумываешь?

Она тянется к выключателю, но я прошу не зажигать свет. Бабуля садится на диван, я ложусь ей на колени, по телевизору показывают новости. Бабушка гладит мои волосы, перебирает их пальцами. Пахнет уютно и тепло. Она любит меня — я это чувствую. Сейчас я та самая любимая внучка, потому что больше всего в ней нуждаюсь.

— День нелёгким был, и вот приходит ночь, — начинает ласково петь бабуля.

Я умиротворённо прикрываю глаза. Кажется, больше не трясёт.

— Чтобы ему помочь

Набраться новых сил.

Ветерок дневной,

Свернувшийся в клубок,

Отдохнуть прилёг —

Мир полон тишиной.

Бабуля напевает колыбельную из моего детства. Я вспоминаю её и то прекрасное беззаботное время. Успокаиваюсь, не задыхаюсь. Дышу ровно и размеренно. Стены не давят, дома хорошо. Дома его нет. И шрамов его жутких, и криков нечеловеческих…

* — Колыбельная из кинофильма "Мама" (1976 г.).

Сигнал будильника заставляет меня вынырнуть из сна. Нахожу телефон под подушкой, выключаю его и делаю глубокий вдох. Пока спала, спали и моя совесть, и чувство вины, но стоило только открыть глаза, как придавило тяжёлым, неподъёмным грузом. Как жить, зная, что я создала любимому человеку столько проблем? Как забыть об этом? Как в глаза его смотреть? Как искупить свою вину и заставить заткнуться не на шутку разгулявшуюся совесть?

В дверном проёме появляется седая голова бабули.

— Завтракать!

— Иду-иду.

Закрывшись в ванной комнате, встаю под душ. Как хорошо, что у меня есть бабушка. Временами чересчур ворчливая и приставучая, но тем не менее родная и понимающая. Я полвечера проплакала под её колыбельные, а потом каким-то чудом уснула. Бабуля накрыла меня пледом, положила под голову подушку. И рано утром проснулась, чтобы порадовать вкусным завтраком.

К сожалению, блинчики с абрикосовым вареньем совершенно не лезут в горло. Вот странно: желудок сводит от голода, но едва я пытаюсь жевать, как начинает мутить.

Бабуля уходит к себе в комнату, а я встаю из-за стола и подхожу к мусорному ведру. Жалко, но недоеденные блинчики отправляются именно туда. Наклоняюсь и… замечаю на дне ампулу для инъекций.

— Ба-а! Ничего не хочешь мне сказать? — громко выкрикиваю.

Препарат, насколько я знаю, применяется при сердечной недостаточности. Значит ли это?..

— Что? Что случилось? — волнуется бабуля.

— Опять с сердцем плохо? — спокойно задаю вопрос.

— Виточка…

— Правду только скажи.

— Разболелось немного сердце. Я попросила Ольгу, она сделала инъекцию.

— Одну?

— Нет. Это третья.

— Ага, значит, внучку-медсестру ты попросить не могла? — спрашиваю, чувствуя, как начинают гореть щёки.

— Я не хотела тебе мешать, — тяжело вздыхает бабуля.

— Да как бы ты помешала-то? Разве мне сложно? Я каждый день делаю от двадцати и больше инъекций пациентам. А тут родной человек…

Качнув головой, сажусь на стул. Бабуля тут же обнимает меня и успокаивает. Объясняет, что ничего критичного не случилось, а уколы всего лишь для профилактики. Беру с неё слово напрямую говорить о таких вещах именно мне. Не Ольге, не Зине. Только мне.

— Завтра запишу тебя на консультацию к кардиологу.

— Ещё чего! Никуда я не поеду! — возмущается бабуля.

— Это не обсуждается. Возьму тебя с собой на работу, потом посажу на такси. Поверь, обследование — это не страшно. Страшно, когда ты сама себе назначаешь лечение.

С горем пополам мы приходим к общему решению, после чего я бегу собираться на работу.