Мазепа своего достиг. Он гетман. Он живет во дворце в Батурине, пользуется роскошной библиотекой, собирает фантастическую коллекцию оружия, владеет ста тысячами душ в Украине и двадцатью тысячами в близлежащих российских уездах. Смотрит в Киево-Могилян-ской академии посвященную ему Прокоповичем пьесу «Владимир». Только богатство делает авантюристов лояльными. А Иван Степанович теперь сказочно богат – он собирает налоги с Украины, как с собственного поместья. Может ли такой человек искать опастности? Ведь для него присоединиться к какому-нибудь беглому повстанцу, вышедшему с Запорожья с толпой сторонников и ворованными у Богдана Хмельницкого лозунгами означает отменить самого себя – Ивана Степановича Мазепу вместе с «маетностями» и Батуринским замком. Хмельницкий-то выступил против поляков лишь когда у него отобрали Суботов – у Мазепы же сотни Суботовых, и никто их пока не отбирал.
Кроме того, он прекрасно знает: «В Украине начальные и подначальные, духовные и мирские, как разные колеса, не в единомышленном находятся согласии: одним хорошо в протекции московской, другие склонны к протекции турецкой, третьи любят побратимство татарское, по природной к полякам антипатии». Именно так отвечает он 18 сентября 1707 г. в письме Станиславу Лещинско-му, союзнику Карла XII. Но ведь и это еще не все!
Сословия украинского общества, как акробаты, выстроившиеся на плечах друг у друга: сначала – селяне, потом казаки, потом старшина, а на самой верхушке он – гетман. И каждый завидует другому. Селяне хотят быть казаками, казаки – сотниками, сотники – полковниками, а полковники – гетманами. И не дай Бог, если кто-то подойдет со стороны и пнет эту пирамиду, не имеющую прочного шеста, за который бы всем ухватиться – Закона. Потому что закон тут – гетманские универсалы, забываемые вместе со смещенными сочинителями, а государство молодо и не имеет обычаев, кроме одного – писать доносы. И пишут! Казаки на сотников – гетману в Батурин, а полковники на гетмана – в Москву.
Но не одну Украину бьет лихорадка мелких политических страстей. На рубеже XVII—XVIII веков шатается вся Восточная Европа. Исчерпав кредит великодержавия, клонится к упадку Польша. Вот уж и поговорку придумали: «Речь Посполитая стоит раздорами».
Если Речи Посполитой как великой державы уже нет, то Российской империи еще нет. Она только рождается в руках спешащего Петра. «Русская угроза» станет популярной позднее, а пока никто не может сказать, устоит ли сам Петр, в спину которому бьют волны стрелецких бунтов.
Вода восточноевропейской политики мутна – будь Мазепа ловцом по призванию, он попытался бы не мешкая вытащить еще одну рыбку, но, повторяем, его сачок – уже полон.
1700 год принес большую войну. Иначе и быть не могло. За XVII век предприимчивые шведские короли сколотили империю, контролировавшую всю восточноевропейскую торговлю. Сражения Швеция проигрывала редко – не чаще, чем «Милан» футбольные матчи – и поэтому в Риге, Ревеле и Ниеншанце (на месте современного Санкт-Петербурга) стояли гарнизоны ее солдат в синей форме. Естественно, такие удачи не могли не породить жадную свору завистников.
Датский король Фридерик IV стремился вернуть захваченный Швецией юг Скандинавского полуострова. Саксонско-польский король Август II претендовал на перешедшую в руки шведов Лифляндию. Россия же стремилась получить назад захваченное устье Невы.
Казалось, сколочена мощная коалиция. Но война началась крайне неудачно для союзников. Высадка Карла XII под Копенгагеном заставила капитулировать датчан. Под Нарвой тяжелое поражение терпит русская армия. На фоне поистине драматических декораций, под прикрытием пурги, дувшей в лицо русским, шведы ринулись в атаку и прорвали оборону. В руках Карла оказались генералитет и вся артиллерия. Вскоре и Август II вынужден был снять осаду Риги и отступить в глубь Речи Посполитой, проигрывая одно сражение за другим.
Для Мазепы все эти Марсовы потехи совсем некстати. Торговля Гетманщины ничего не выиграет от того, получит ли Россия выход к Балтийскому морю. Но подписав в день своего избрания Коломацкие статьи, утверждающие, что Малороссийский край – всего лишь часть «их царского Пресветлого Величества Самодержавной державы» – гетман обязан выполнять все приказы Петра. И едва открылись боевые действия, как 12-тысячный корпус казаков под командой нежинского полковника Обидовского направляется на север. Впрочем, боеспособность его оказывается весьма невысокой. Петр возвращает эту подмогу назад. В письме от 31 декабря 1701 г. генерал Шереметьев жалуется царю: «Лучше умереть, нежели с ними служить, а на добычу и на разоренье таких не слыхано». К Нарве казаки опоздали, зато успели помародерствовать на Псковщине, по обычаю всех тогдашних армий восполнив недостаток в продовольствии.
Война продолжается. Исход ее неясен. Успехи чередуются с неудачами. Петр мощно помогает Августу II деньгами и солдатами. Кажется, что союзникам удастся одолеть шведов, и Мазепа остается послушным орудием российской политики. Посылает под Варшаву корпус Даниила Апостола. Сам с 40-тысячным войском берет Львов и Замостье.
Резкий поворот обстановки принес только 1706 год. Устав гоняться за Августом по Речи Посполитой, шведский король направляется прямо в Саксонию – наследственное владение своего врага. Август, большой поклонник женщин, схвачен теперь за самое интимное место. Не в силах вынести разорения любимого княжества, он подписывает втайне от Петра I мирный договор.
Россия оказывается в политической изоляции. Польша превращается во врага. Турецкий султан в любой момент может нанести удар с юга. Элементарная логика подсказывает: Московии пришел конец.
Военная репутация Карла XII еще никогда не стояла так высоко. Послы Англии, Голландии, Пруссии и Австралии осаждали Альтранштадт, где держал свою ставку шведский король, и наперебой поздравляли его с победой в Саксонии. Англичан и австрийцев больше всего пугало предположение: а вдруг Карл не повернет немедленно в Россию, казавшуюся слишком ничтожным противником, а вмешается на стороне их врага – Франции – в войну за испанское наследство? Но Карл не собирался начинать новую войну, не завершив старую. Решение его было твердо – поход на восток. Государства же слабые изворачивались, как умели, и вели двойную игру – так прусский монарх Фридрих I, признав Лещинского польским королем, просил царя через своего посланника не считать этот шаг враждебным России.
Отчего же было не повести двойную игру и Мазепе? Разве не обучался он некогда при варшавском дворе тонкостям европейской политики? И что с того, что почти двадцать лет назад присягал он перед Евангелием, православным крестом и Богом на верность царю?
Еще в 1705 г. в Замостье, где стоял с войском гетман, пробрался из Варшавы с секретными предложениями от Станислава Лещинского некто Францишек Вольский. Тогда Мазепа предпочел отправить посланца в оковах в Киев к воеводе Дмитрию Голицыну, а письма переслал царю. Но польская интрига не утихла. Вскоре на крестинах дочери краковского воеводы князя Вишневецкого Иван Степанович встретился с княгиней Дольской. Дольская повторила предложение Лещинского. Между польской шпионкой и гетманом завязалась переписка «цифирью» – шифром.
Историки – и украинские, и русские – уделяют много внимания таинственным переговорам Мазепы с Лещинским, известным в основном по доносу Искры и Кочубея. Как и самому доносу. Между тем, в силу специфики этого жанра, истина в нем трудноотличима от вымысла. Несовершенство тогдашнего судопроизводства, по всей Европе основанного на пытке, не позволяет установить бесспорную правду. Так, Кочубей, пытанный кнутом, признал себя лжецом, клеветавшим на гетмана. Не перейди гетман к шведам, в дореволюционной русской историографии склонный к доносам генеральный судья остался бы не воплощением честного слуги, а злобным клеветником, оболгавшим Мазепу из личных побуждений. Доказательства нашлись бы вполне логичные – разве не приударял старый гетман за кочубеевой дочкой? Сами же переговоры Мазепы с Лещинским считались бы тогда не более чем вымыслом личных врагов гетмана. И это не самый удивительный парадокс.
