На этот раз дети тоже были здесь, но мистер Монморанси не сидел в своем кресле. В доме была какая-то суета, по-видимому, мистер Монморанси собирался в дальнее путешествие. Карета с привязанным сзади чемоданом стояла у подъезда. Дети теснились около отца; хорошенькая румяная мать тоже стояла около него и как будто спрашивала его о чем-то. Сара остановилась на минуту и смотрела, как мистер Монморанси поднимал и целовал маленьких детей, а потом нагнулся и перецеловал старших.

«Надолго ли он уезжает? — думала Сара. — Чемодан очень большой. Ах, как скучно будет без него детям! Мне и самой будет скучно без него, хоть он даже не знает о моем существовании».

Когда дверь отворилась, Сара отошла в сторону — она вспомнила о сикспенсе, — но ей была видна освещенная передняя и мистер Монморанси со старшими детьми.

— В Москве очень глубокий снег? — спросила Дженет. — Там везде лед?

— Ты будешь ездить на дрожках? — в свою очередь спросила Нора. — Ты увидишь царя?

— Я буду писать вам обо всем, что увижу, — смеясь, ответил мистер Кармикел. — Ну, бегите домой — сегодня такая отвратительная, сырая погода. Мне было бы гораздо приятнее остаться с вами, чем ехать в Москву. Прощайте! Прощайте, мои дорогие! Да хранит вас Бог!

И мистер Кармикел, сбежав с крыльца, сел в карету.

— Если найдешь девочку, — крикнул Гюй Кларенс, прыгая по лежавшему около двери ковру, — скажи ей, что мы любим ее!

А затем дети ушли и дверь затворилась.

— Видела ты бедную-девочку-но-не-нищую, Нора? — спросила Дженет, когда они вошли в переднюю. — Она стояла в сторонке и глядела на нас. Платье ее совсем промокло от дождя, и ей, должно быть, было очень холодно. Мама говорит, что ее платья, хоть грязные и изношенные, сделаны из хорошей, дорогой материи. Наверно, кто-нибудь дает их ей. А в какую ужасную погоду посылают ее за покупками!

Сара, дрожа от холода, подошла к школе.

«О какой это девочке они говорили? — думала она. — И зачем мистер Монморанси ищет ее?»

Она взошла на ступеньки подъезда со своей корзиной, которая казалась ей на этот раз тяжелее обыкновенного, а мистер Кармикел уехал разыскивать в Москве маленькую дочь капитана Кру.

В этот самый день, в то время, как Сары не было дома, на чердаке происходили странные вещи. Единственным свидетелем этого был Мельхиседек, но он был до того перепуган и сбит с толку, что убежал в свою норку и, дрожа от страха, украдкой выглядывал оттуда, наблюдая за происходившим.

На чердаке было очень тихо с тех пор, как Сара сошла рано утром вниз. Только дождь барабанил, не переставая, по крыше и оконному стеклу. Мельхиседеку стало даже немножко скучно, а когда дождь перестал и наступила глубокая тишина, он решил выйти на разведку, хоть и знал по опыту, что пройдет еще много времени, прежде чем Сара вернется в свою комнату. Он бегал то туда, то сюда, обнюхивая все уголки, и наконец нашел оставшуюся каким-то непонятным образом от его вчерашнего ужина корочку. Но только он хотел приняться за нее, как на крыше послышался шум.

У Мельхиседека замерло сердце, и он насторожил уши. Да, кто-то идет по крыше. Шаги приближались к окну… остановились около него. Потом оно тихонько отворилось. Темное лицо заглянуло в комнату, а за ним показалось другое. Два человека стояли на крыше и собирались войти в комнату через окно. Один из них был Рам Дасс, а другой, молодой — секретарь индийского джентльмена. Но Мельхиседек, само собою разумеется, не знал этого. Он знал только одно, что эти люди нарушили тишину и уединение чердака. А когда один из них, со смуглым лицом, влез в окно и неслышно соскочил на пол, Мельхиседек стремительно бросился в свою норку. Он перепугался насмерть. Сары он не боялся: он знал, что она не бросает ничего, кроме крошек, и никогда не кричит, а только тихо и нежно свистит; около же этих страшных людей было опасно оставаться. Он лег, растянувшись, около входа в свою норку и стал смотреть в щелочку блестящими тревожными глазами. Неизвестно, много ли понял Мельхиседек из разговора, который услыхал, но если бы он даже понял все, то остался бы, наверное, в таком же недоумении.

Секретарь, молодой и ловкий, так же неслышно, как и Рам Дасс, спрыгнул на пол и увидал кончик хвоста убегавшего в норку Мельхиседека.

— Это убежала крыса? — шепотом спросил он.

— Да, крыса, саиб, — тоже шепотом ответил Рам Дасс. — Их очень много здесь.

— Фуй! — сказал секретарь. — Удивительно, если девочка не боится их.

Рам Дасс махнул рукою и почтительно улыбнулся.

— Эта девочка любит всех, саиб, — ответил он. — Она не похожа на других детей. Я наблюдал за нею много раз, когда она не видала меня. Часто по вечерам пробирался я по крыше к ее окну, чтобы убедиться, что она жива и здорова; часто, незаметно для нее, я смотрел на нее из моего окна. Воробьи слетаются на ее зов. Она приручила крысу и кормит ее. Здешняя служанка, которой живется очень плохо, бывает счастлива только с нею; маленькая девочка тайком навещает ее и называет мамой; приходит к ней и другая, постарше, которая боготворит ее и готова слушать ее рассказы часами. Все это я видал, когда подходил по крыше к ее окну. Хозяйка этого дома — плохая женщина и обращается с ней как с парией, но она держит себя, как дочь раджи.

— Вы, по-видимому, знаете многое об этой девочке, — заметил секретарь.

— Я знаю всю ее жизнь, день за днем, — сказал Рам Дасс. — Я знаю, когда она уходит и когда возвращается; знаю ее горе и маленькие радости; холод и голод, который ей приходится выносить. Я знаю, когда она сидит одна до полуночи и учится по своим книжкам; когда ее подруги прокрадываются к ней и она бывает счастлива, потому что ей можно поболтать и посмеяться с ними. Я узнаю, если она заболеет, и приду, чтобы помочь ей всем, чем могу.

— Вы уверены, что никто не войдет сюда и она сама не вернется и не застанет нас здесь? Это испугало бы ее и расстроило план мистера Кэррисфарда.

Рам Дасс неслышно подошел к двери и встал около нее.

— Никто не войдет сюда, саиб, — сказал он, — а она ушла с корзиной и не скоро вернется. Но если бы она и вернулась, я, стоя здесь, услышу ее шаги еще задолго до того, как она дойдет до конца лестницы.

Секретарь вынул из нагрудного кармана записную книжку и карандаш.

— Прислушивайтесь же хорошенько, — сказал он и стал медленно обходить маленькую бедную каморку, делая какие-то заметки в своей записной книжке.

Прежде всего он подошел к узенькой кровати и пощупал рукою матрац.

— Жесткий, как камень! — воскликнул он. — Нужно заменить его как-нибудь, когда ее не будет дома. Придется принести его днем — ночью этого сделать нельзя.

Он приподнял одеяло и взглянул на единственную, тоненькую, как блин, подушку.

— Одеяло старое и холодное, — сказал он, — простыня грязная и рваная. Каково спать на такой постели ребенку? А камин, должно быть, не топился очень давно, — прибавил он, взглянув на ржавую решетку.

— Ни разу с тех пор, как я здесь, — подтвердил Рам Дасс. — Хозяйка дома заботится только о себе и не думает, что кому-нибудь может быть холодно, кроме нее.

Секретарь быстро записывал что-то в своей книжке. Потом вырвал из нее листок и положил в карман.

— Значит, мы будем пробираться сюда, как воры, — сказал он. — Кто придумал это?

Рам Дасс скромно наклонил голову.

— Мне первому пришло это в голову, саиб, — ответил он. — Я люблю эту девочку: мы оба так одиноки. Раз вечером, когда у меня было очень тяжело на сердце, я лег на крышу около ее открытого окна и слышал ее разговор с подругой. Она описывала ей, как можно было бы убрать и украсить эту жалкую комнату. Она как будто видела перед собою все, о чем говорила, и казалась веселее и счастливее. На другой день, когда саиб был болен и грустен, я, желая развлечь его, рассказал ему об этом. Он заинтересовался девочкой и стал расспрашивать о ней. А потом ему понравилась мысль меблировать эту комнату совершенно так, как ей хотелось.