Сара знала, как пройти туда. Бекки рассказывала ей. Она отошла от двери своей прежней комнаты и поднялась по лестнице наверх. Начиная со второго, последнего поворота, лестница стала очень узкой и была покрыта обрывком старого ковра. Саре казалось, что она уходит далеко-далеко, оставляя за собой прежний мир, в котором жила другая, не похожая на нее девочка. Сама она, поднимавшаяся на чердак в коротком узком черном платье, не имела с ней никакого сходства.

Когда Сара отворила дверь чердака, сердце ее сжалось. Она вошла и остановилась, притворив за собою дверь.

Да, это был совсем другой мир. Комната с покатым потолком была выбелена. Известка потемнела и местами обвалилась. По одной стороне стояла старая железная кровать, покрытая полинявшим одеялом, на другой был камин с ржавой решеткой. Кроме того, в комнате стояла еще кое-какая мебель, которую принесли сюда снизу, так как она была слишком стара и плоха, чтобы оставаться там.

Под проделанным в крыше окном, через которое виднелся только небольшой кусочек серого неба, стояла старая табуретка. Сара подошла к ней и села на нее. Она плакала очень редко. Не заплакала она и теперь. Положив Эмили на колени и обняв ее, она прижалась к ней лицом и сидела неподвижно.

Вдруг послышался стук в дверь — такой тихий и робкий, что Сара даже не обратила на него внимания. Потом дверь тихонько приотворилась, и перепачканное в саже, мокрое от слез лицо заглянуло в комнату. Это была Бекки. Она все время плакала и терла глаза своим грязным кухонным фартуком, отчего оно приняло очень странный вид.

— О, мисс! — прошептала она. — Можно мне… позволите вы мне войти?

Сара подняла голову и взглянула на Бекки. Она старалась улыбнуться, но не могла. И в то время, как она смотрела на любящее, мокрое от слез лицо Бекки, ее собственное лицо приняло более детское выражение. Она протянула руку, и рыдание вырвалось у нее из груди.

— Я говорила тебе, Бекки, что между нами нет никакой разницы, — говорила она. — Теперь ты видишь, что это правда. Я такая же девочка, как и ты. Я уже не принцесса.

Бекки подбежала к ней, прижала ее руку к своей груди и, опустившись на колени, заплакала от горя и сострадания.

— Нет, вы принцесса, мисс! — задыхаясь, воскликнула она. — Что бы ни случилось с вами… чтобы ни случилось… вы все равно останетесь принцессой… всегда, всегда!

Никогда не забывала Сара этой первой ночи, которую провела на чердаке. Спать она не могла. Ее мучило тяжелое, недетское горе, и она никогда не говорила никому о том, что ей пришлось вынести в эту ночь.

К счастью, непривычная обстановка время от времени отвлекала ее от одной упорной мысли о смерти отца, и она на минуту забывалась. Без этого поразивший ее удар был бы слишком тяжел для ее детской души и она была бы не в силах перенести его.

— Мой папа умер! — шептала она. — Мой папа умер!

Только впоследствии, уже много времени спустя, припомнилось ей, что ее постель была очень жесткая и потому она постоянно поворачивалась с боку на бок, стараясь улечься поудобнее; что в комнате было необыкновенно темно, а ветер, завывавший между трубами, как будто плакал. Но это еще не все — было и кое-что похуже. За стеной и на полу, около плинтусов, постоянно слышался какой-то шорох, возня и визг. Сара знала, что это такое, Бекки рассказывала ей. Это были мыши и крысы; они дрались или играли между собою. Раза два на полу слышался даже легкий топот. Впоследствии, когда она могла думать об этой ночи, она припоминала, что, услыхав в первый раз, как по полу пробежала крыса, она вскочила на постели и некоторое время сидела, дрожа от страха, а когда снова легла, то закрылась с головой одеялом.

Перемена в ее жизни происходила не постепенно и незаметно; она произошла сразу.

— Сара должна узнать немедленно, что ее ждет, — сказала мисс Минчин своей сестре.

Мариетту отпустили на другой день. Сара, проходя утром мимо отворенной двери своей гостиной, увидала, что в ней переменили всю обстановку. Роскошная мебель и все украшения были вынесены, а у стены стояла кровать. Изящная гостиная превратилась в скромную спальню; ее отдадут какой-нибудь новой воспитаннице.

Сара вошла в столовую. На ее месте, около мисс Минчин, сидела Лавиния.

— Вы с нынешнего же дня приметесь за исполнение своих новых обязанностей, Сара, — сухо сказала мисс Минчин. — Садитесь за другой стол с младшими воспитанницами. Смотрите, чтобы они вели себя как следует и не шалили. Вам нужно приходить раньше. Лотти уже опрокинула свою чашку с чаем.

Это было начало, а затем обязанности Сары увеличивались с каждым днем. Она учила маленьких французскому языку и прослушивала заданные им уроки. Этот труд Сара считала самым легким и приятным. Но дело не ограничилось им одним. Мисс Минчин нашла, что Сара может быть полезной и в другом. Ее можно было посылать за покупками и с различными поручениями во всякое время дня и во всякую погоду, ей можно было давать новую работу, от которой отказывались другие. Кухарка и служанки брали пример с мисс Минчин и со злобной радостью отдавали приказания «девчонке», за которой им приходилось столько времени ухаживать.

В течение первого месяца или двух Сара надеялась, что люди, так безжалостно относящиеся к ней, смягчатся, видя, что она охотно берет всякую работу, старается сделать ее как можно лучше и молча выслушивает выговоры. Она была горда, и ей хотелось доказать им, что она хочет зарабатывать свой хлеб, а не есть его из милости.

Но через некоторое время Сара увидала, что ее поведение не смягчает никого. Чем старательнее и охотнее работала она, тем требовательнее становились служанки и тем чаще бранила ее сварливая кухарка.

Продолжать ученье Сара теперь уже не могла. Она не присутствовала на уроках и только поздно вечером, после тяжелой работы, ей позволяли, и весьма неохотно, уходить с книгами в пустой класс и заниматься там одной.

«Я должна повторять старое, — думала Сара, — а не то забуду все. Теперь я простая судомойка, и если я не буду знать ничего, то стану такой же, как бедная Бекки».

Вместе с переменой в жизни Сары сильно изменилось и ее положение среди воспитанниц. Прежде она казалась между ними маленькой королевой; теперь она как будто даже совсем не принадлежала к числу воспитанниц. Она работала так много, что ей редко удавалось перемолвиться несколькими словами с какой-нибудь из учениц, да к тому же она скоро заметила, что мисс Минчин желает ее держать подальше от них.

— Я не хочу, чтобы она разговаривала с воспитанницами и сближалась с ними, — говорила эта леди. — Девочки всегда относятся сочувственно к страданиям, и, если она начнет рассказывать им разные романтические истории, они станут смотреть на нее как на несчастную героиню, а наслушавшись от них, и родители составят себе, пожалуй, превратное понятие о ее положении в школе. Гораздо лучше, если она будет держаться в стороне. Я дала ей дом, и она не имеет права требовать от меня еще чего-нибудь. И этого-то слишком много.

Сара и не требовала ничего и была слишком горда, чтобы стремиться к сохранению прежней близости с девочками, которые заметно сторонились ее. Воспитанницы мисс Минчин были по большей части богатые, избалованные девочки, привыкшие обращать большое внимание на внешность. И когда Сара начала ходить в коротких потертых платьях, когда оказалось, что у нее на башмаках дырки и что ее посылают за провизией, которую она носит в корзине по улицам, воспитанницы мисс Минчин стали смотреть на нее как на служанку.

— Трудно представить себе, что у нее были когда-то алмазные россыпи! — говорила Лавиния. — Какой ужасный вид у нее теперь! И она стала еще страннее, чем прежде.

А Сара работала не покладая рук. Она бегала в дождь и слякоть по грязным улицам со свертками и корзинами в руках, а во время уроков французского языка употребляла все силы, чтобы преодолеть рассеянность своих маленьких учениц. Когда ее платье износилось и сама она стала выглядеть еще более заброшенной, чем прежде, мисс Минчин распорядилась, чтобы она обедала и завтракала в кухне. Никто не заботился о Саре, и бедная одинокая девочка страдала, но страдала молча, не поверяя своего горя никому.