Она остановилась, очень гордясь тем, что произнесла такую длинную речь по-йоркширски.

— А ты когда-нибудь поговори с Колином по-йоркширски, — со смехом сказал Дикон. — Он будет смеяться… а людям хорошо смеяться. Моя мать говорит, что полчаса хорошего смеха каждый день вылечат всякого, кто собирается заболеть.

— Я сегодня буду говорить с ним по-йоркширски, — сказала Мери, смеясь.

Наступило такое время, когда каждый день в саду происходила такая перемена, как будто там проходили волшебники, вызывая своими жезлами красоту из земли, из ветвей. Мери трудно было расстаться со всем этим, тем более что Орех уселся на ее платье, а Скорлупка спустилась вниз во стволу яблони, под которой они сидели, и уселась там, вопросительно глядя на Мери. Но она пошла домой, и когда она уселась у постели Колина, он тоже начал нюхать воздух, хотя не так умело, как Дикон.

— От тебя пахнет цветами и еще чем-то… свежим! — радостно воскликнул он. — Чем от тебя пахнет? Это что-то и прохладное, и теплое… и такое душистое!

— Это степной ветер… Это потому, что я сидела на траве под деревом с Диконом, и с Капитаном, и с Сажей, и с Орехом, и Скорлупкой. Это весной пахнет, и свежим воздухом, и солнцем.

Она сказала это по-йоркширски, очень протяжно, и Колин начал смеяться.

— Что ты делаешь? — сказал он. — Ты никогда так не говорила при мне… Как это смешно!

— Это я говорю с тобой по-йоркширски, — торжествующе заявила Мери, продолжая говорить, как прежде. — Я не умею говорить так хорошо, как Дикон и Марта, но немножко умею. А ты понимаешь, когда это слышишь? А ведь ты родился и вырос в Йоркшире! Как тебе не стыдно!

И Мери сама расхохоталась, а потом они вместе так смеялись, что никак не могли перестать. В комнате поднялся такой шум, что миссис Медлок, отворившая было дверь, чтоб войти, отступила назад и стала изумленно прислушиваться.

— Господи Боже! — воскликнула она. — Да это неслыханно! Никто на свете не поверил бы!

Колин, казалось, не мог наслушаться рассказов о Диконе, о Капитане и Саже, об Орехе и Скорлупке, о пони, которого звали Прыжок. Мери нарочно вышла с Диконом в лес, чтобы поглядеть на пони. Это была маленькая степная лошадка, с густой гривой, которая свешивалась ей на глаза, и мягкой, как бархат, мордой. Как только Прыжок завидел Дикона, он поднял голову и тихо заржал, потом подошел к нему и положил голову ему на плечо. Дикон стал что-то говорить ему на ухо, а он ржал и фыркал, точно отвечая ему. Дикон заставил его дать Мери одну из передних ног и «поцеловать» ее в щеку бархатистой мордой.

— Разве он в самом деле понимает все, что ему говорит Дикон? — спросил Колин.

— Кажется, что понимает, — ответила Мери. — Дикон говорит, что всякая тварь поймет тебя, если только ты н а с т о я щ и й друг ей; но надо быть н а с т о я щ и м другом.

Колин несколько секунд лежал молча, и его странные серые глаза смотрели на стену, но Мери видела, что он о чем-то думает.

— Я бы хотел подружиться с каким-нибудь созданием, — сказал он, — только я не умею. У меня никогда не было никого… А людей я не терплю.

— А меня тоже не терпишь? — спросила Мери.

— О, нет, — ответил Колин, — это очень смешно, но я тебя, кажется, люблю.

— Старый Бен говорит, что я на него похожа, — сказала Мери. — Он говорит, что у нас обоих, вероятно, скверный характер. Я думаю, что ты тоже похож на него… Мы все трое одинаковы: ты, я и Бен. Он говорит, что у нас обоих вид такой же кислый, как и нрав. Но я теперь уже не такая кислая, как прежде, когда я еще не знала ни малиновки, ни Дикона.

— А тебе казалось, что ты не любишь людей?

— Да, — ответила Мери без всякого притворства. — Я бы тебя терпеть не могла, если бы узнала раньше, чем малиновку и Дикона.

Колин протянул руку и дотронулся до Мери.

— Мери, — сказал он, — мне жаль, что я сказал, что прогоню Дикона. Я на тебя разозлился, когда ты сказала, что он… ангел, и я смеялся над тобой, но… может быть, это правда.

— Это, конечно, смешно, что я так сказала, — откровенно созналась она, — потому что у него нос вздернутый и рот большой, а на одежде везде заплаты… и говорит он так протяжно… Но если бы ангел пришел в Йоркшир и жил бы в степи… он бы понимал… всякие травы, знал бы, как заставить их расти… и умел бы говорить со всеми лесными тварями, как Дикон, и они знали бы, что он им н а с т о я щ и й друг.

— Я бы позволил Дикону поглядеть на меня, — сказал Колин, — мне очень хочется его видеть.

— Я рада, что ты это сказал, — ответила Мери, — потому что…

В ее голове вдруг мелькнула мысль, что именно теперь настало время сказать ему. Колин понял, что услышит нечто новое.

— Потому что… что?! — воскликнул он оживленно. Мери так увлеклась, что поднялась с табурета, подошла к нему и схватила его за обе руки.

— Можно тебе доверить? Я доверила это Дикону, потому что ему и птицы доверяют. А тебе… можно доверить, можно? — умоляла она.

Лицо ее было так серьезно, что он ответил почти шепотом:

— Да, да!

— Так вот… завтра утром к тебе придет Дикон… и приведет своих тварей…

— О! о! — с восторгом крикнул Колин.

— Но это не все, — продолжала Мери, побледнев от волнения, — остальное еще лучше. В т а и н с т в е н н о м с а д у е с т ь к а л и т к а. Я е е н а ш л а. Она скрыта под плющом в стене.

Если бы Колин был сильным, здоровым мальчиком, он, вероятно, крикнул бы: ура! ура! Но он был слаб и возбужден; глаза его раскрывались все шире и шире, и он точно задыхался.

— О, Мери! — крикнул он. — Я его увижу? Я пойду туда? Я доживу до этого? — И он крепко стиснул ее руки и притянул ее к себе.

— Конечно, ты его увидишь! — с негодованием выпалила она. — Конечно, ты доживешь! Не говори глупостей!

Она была так спокойна, так естественна — как настоящий ребенок, — что скоро образумила его, и он начал смеяться над самим собою. Через несколько минут она уже снова сидела на табурете и рассказывала ему — не о том, каким сад рисовался в ее воображении, а о том, каков он на самом деле, — и Колин забыл о своих болях и усталости и слушал, как зачарованный.

— Он такой, каким, по-твоему, должен быть сад, — сказал он, наконец. — Ты рассказываешь так, как будто ты и в самом деле видела его. Я тебе говорил это и в первый раз, когда ты мне про него рассказывала.

Мери с минуту колебалась и потом смело сказала правду:

— Я его видела! Я нашла ключ несколько недель тому назад и пошла туда. Но я не смела сказать тебе… не смела, потому что я боялась, что тебе нельзя доверять… п о — н а с т о я щ е м у!

Утром, после припадка Колина, послали за доктором Крэвеном. За ним обыкновенно всегда посылали в таких случаях, и он всегда заставал его бледным, расстроенным, очень угрюмым и готовым снова разрыдаться при первом слове. Доктор Крэвен боялся и не любил этих визитов. На этот раз он явился в Миссельтуэйт только после обеда.

— Ну, как он? — с раздражением спросил он миссис Медлок. — Когда-нибудь у него лопнет кровеносный сосуд во время такого припадка. Мальчик просто полусумасшедший оттого, что истеричен и страшно избалован.

— Вы своим глазам не поверите, сэр, когда увидите его, — ответила миссис Медлок. — Эта некрасивая кислая девочка, которая, пожалуй, так же избалована, как он, просто околдовала его! Как она это сделала — невозможно понять! Бог свидетель — просто посмотреть не на что, и говорит она очень мало, но она сделала то, чего никто из вас не осмелился сделать. Она накинулась на него, как рассерженный котенок, затопала ногами и п р и к а з а л а ему перестать вопить; он был так поражен, что и на самом деле перестал. А сегодня… вы только подите взгляните! Просто невероятно!

Картина, которую увидел доктор Крэвен, когда вошел в комнату пациента, действительно поразила его. Когда миссис Медлок отворила дверь, он услышал болтовню и смех. Колин в халате сидел на диване совершенно прямо, разглядывая рисунки в книге, и говорил с некрасивой девочкой, которую в этот момент едва ли можно было назвать некрасивой, потому что лицо ее сияло оживлением.