— Господи, ну что за хренота, — сказал он, глядя на меня сверху вниз. — Боишься меня, своего папку?

Я отскочила за холодильник, не спуская с него глаз и одновременно соображая, что еще можно подставить под ноги, чтобы выбраться наружу.

— Я не убиваю девчонок, — раздался голос, словно ниоткуда. — Нет, не стал бы. — Вдруг его взгляд оживился. — Скажи, а Диердру нашли?

Я поняла, чье имя он пытается выговорить.

— Диондру?

— Ага, Ди-он-дру.

— Что тебе о ней известно?

— Я всегда думал, что ее в ту ночь убили: ее больше никто не видел.

— Подружку Бена, да?

— Вроде как. Последний раз я ее видел с Беном и Треем. Может, она все-таки убежала? Иногда мне нравится считать себя дедом.

— О чем ты говоришь!

— О том! Она от Бена залетела. По крайней мере, он так сказал. Раздул из этой ерунды целую историю, как будто это так трудно сделать! Я ее в тот вечер видел, а потом она больше нигде не появлялась. Я даже думал, не померла ли. Может, ее эти, как их… дьяволопоклонники… того… они ведь убивают беременных и младенцев. Короче, она исчезла.

— И ты ничего не рассказал в полиции?

— А какое мое дело!

2 января 1985 года

21:12

После отъезда Раннера дом на несколько секунд погрузился в тишину. Наверное, он помчался искать человека, из которого можно вытрясти деньги. Пэтти слышала, что его нынешнюю подружку зовут Пегги Бэннион, вот пусть ее и мучает. Хотя, вполне вероятно, он уже это делает.

Секунда, две, три — и дочки разразились потоком вопросов и шумным беспокойством. Маленькие ручки хватали ее со всех сторон, словно пытались согреться у затухающего костерка. Поведение Раннера испугало. Он всегда пытался угрожать, всегда тут же выходил из себя, если не получал желаемое, но на этот раз был на грани того, чтобы напасть на нее и избить. Когда они были женаты, он устраивал перебранки, прибегая и к подзатыльникам, скорее для того, чтобы разозлить, напомнить о ее бессилии, чем причинить боль. «Почему в холодильнике нет продуктов?» Подзатыльник. «Почему это не дом, а такая задница?» Подзатыльник. «Куда уходят все деньги, Пэтти?» Подзатыльник, второй, третий. «Ты меня слышишь, женщина? Что ты, черт подери, делаешь с деньгами?» Его занимали исключительно деньги. Даже в те редкие моменты, когда в нем вдруг просыпались отцовские чувства и он неохотно играл с детьми в «Монополию», он по большей части потихоньку тырил деньги из Банка. «Ты называешь меня жуликом?» Подзатыльник. «Что, Бен, хочешь сказать, папка жулик?» Подзатыльник, второй, третий. «Думаешь, ты круче меня?» Подзатыльник.

Прошел почти час, а дочки по-прежнему не отпускали ее с дивана и забрасывали вопросами, что произошло, что случилось с Беном, почему так рассердился папа. Зачем она сердит папу? Либби сидела от нее дальше всех, нахохлившись, и сосала палец, наверное мысленно возвращаясь к визиту в дом Кейтсов, к встрече с копом. У нее, похоже, был жар, но когда Пэтти протянула руку, чтобы дотронуться до ее щеки, она отшатнулась.

— Либби, детка, все нормально.

— Неправда, — сказала она и не моргая уставилась на мать. — Я хочу, чтобы Бен вернулся.

— Он вернется, — сказала Пэтти.

— Откуда ты зна-а-аешь? — захныкала она.

Дебби встрепенулась при этих словах:

— Ты знаешь, где он? Почему мы не можем его найти? Он попал в беду из-за волос?

— Я знаю, почему он попал в беду, — произнесла Мишель особенно вкрадчиво. — Из-за секса.

Пэтти вывел из себя этот сюсюкающий тон заядлой сплетницы: сейчас по всему Киннаки люди точно так же судачат об их семье. Она гневно развернулась и схватила Мишель за руку резче, чем собиралась.

— Что ты хочешь сказать, Мишель? Что значит — ты знаешь?

— Ничего, мама, ничего, — залепетала Мишель. — Я сказала, что не знаю. — Она разразилась громким плачем, как делала, когда сама попадала в передрягу и знала, что не права.

— Бен твой брат, не смей говорить о нем плохо. Ни в семье, ни, естественно, в каком бы то ни было другом месте. А это означает — ни в церкви, ни в школе, нигде.

— Но, мам… — начала Мишель, не переставая плакать. — Я его не люблю.

— Не говори так.

— Он плохой, он делает плохие вещи, все в школе знают…

— Что знают, Мишель? — Пэтти почувствовала, что у нее горит лоб, и пожалела, что рядом нет Дианы. — Не понимаю, о чем ты говоришь. Хочешь сказать, что Бен сделал что-то… плохое… с тобой?

Ну вот, а ведь она поклялась себе ни за что на свете не задавать этот вопрос, потому что сама мысль об этом — предательство по отношению к Бену. Когда ему было лет семь-восемь, он ночью частенько залезал к ней под одеяло, и она просыпалась оттого, что он гладил ее по волосам или прикладывал ручки к груди. Невинные, но смущающие движения; как стыдливая девица, она в ужасе срывалась с кровати и в панике бежала прочь. «Нет-нет, к маме так нельзя прикасаться». Но у нее ни разу до сих пор не возникало подозрения, что Бен мог что-то сделать сестрам. Вопрос повис в воздухе, а Мишель между тем волновалась все больше, поправляла огромные очки на курносом носу и плакала.

— Прости меня, Мишель, я на тебя накричала. Бен попал в беду. Скажи, делал ли он что-нибудь такое, о чем я должна знать?

Нервы у Пэтти были на пределе, ею овладевала жуткая паника, сменявшаяся странной отчужденностью. А сейчас в ней взлетающим самолетом поднимался страх.

— Сделал что?

— Может, как-нибудь странно прикасался… ну, не как брат?

Мотор заглох, и самолет теперь парил в свободном полете.

— Он ко мне прикасается, только когда толкает меня, или дергает за волосы, или швыряет, — пустилась в жалобное перечисление Мишель.

Господи, какое облегчение…

— Что о нем говорят в школе?

— Он дурак, прям противно. Его никто не любит. Да ты посмотри, что там у него в комнате. Какую-то ерунду собирает.

Она решила было прочесть Мишель нотацию о том, что в комнату Бена без его разрешения входить нельзя, но тут же остановилась, вспомнив, о чем говорил Коллинз: органы животных в пластиковых контейнерах. Извлеченные и высушенные недавно, открываешь крышку, и в нос ударяет дикая вонь.

— И что же там у него? — Пэтти поднялась с места.

Она пошла по коридору, как всегда зацепившись за проклятый шнур, змеившийся из его комнаты, миновала дверь с навесным замком, свернула налево, мимо спальни дочерей, и вошла к себе. Повсюду высились кучи носков, джинсов, туфель.

В тумбочке у кровати она обнаружила конверт с надписью: «В случае крайней необходимости» — наклонным почерком Дианы с вытянутыми в длину буквами, как у мамы. Внутри лежали пятьсот двадцать долларов. Неизвестно, когда и как Диана умудрилась их здесь оставить, но Пэтти обрадовалась, что не знала о деньгах, иначе Раннер почуял бы, что деньги есть и что она их от него скрывает. Она сунула конверт обратно и вытащила болторез, который купила несколько недель назад, просто на всякий случай, чтоб был под рукой, — вдруг понадобится попасть в логово сына. Ей было стыдно. Она пошла назад мимо спальни девочек, больше похожей на ночлежку для бездомных, потому что кровать не стояла только у стены с дверью, и представила, как морщатся копы («Они все здесь спят?»); в нос ударил запах мочи: прошлой ночью кто-то из них описался. Или позапрошлой.

А не поменять ли простыни прямо сейчас? Ладно, потом, и она направилась к комнате Бена, немного постояла возле старой наклейки с фендеровской электрогитарой, которую он почти соскреб. В какой-то момент она почувствовала такую слабость и головокружение, что почти решила никуда не заглядывать. Вдруг она наткнется на фотографии, свидетельствующие о чем-то ужасном?

Щелк — и замок упал на ковер. Дочки, как вспугнутые олени, высунули головы из гостиной, она закричала на них, чтобы шли смотреть телевизор. Про телевизор пришлось повторить трижды, прежде чем Мишель тоже наконец скрылась за дверью.