— Но ведь твоя семья получила приличную компенсацию от школы.

— Не такие уж большие это были деньги. — Она внимательно рассматривала дно своего стакана.

— Даже после того, как ты рассказала правду, родители все равно от них не отказались?

— У папы был бизнес. Он решил, что имеет право хоть на какую-то компенсацию.

— Но он же в тот день точно знал, что Бен тебя не совращал?

— Да, знал, — сказала она и, словно обороняясь, по-цыплячьи втянула голову в плечи. Подошел Бак и потерся о ее ногу. Это ее как будто успокоило, и она запустила длинные пальцы в пушистый кошачий загривок. — В том же году мы переехали. Папа сказал, что это нехорошее место. Но деньги, которые мы получили, пользы не принесли. Отец купил-таки мне щенка, но, как только я пыталась о нем заговаривать, поднимал обе руки вверх, вроде как это уже перебор. Мама? Она меня так и не простила. Я приходила домой и рассказывала ей о том, что случилось в школе, а она лишь повторяла: «Правда?», словно я лгу, что бы ни говорила. Скажу, например, что на обед ела картофельное пюре, а она мне: «Правда?» И замолкает. Когда я приходила из школы, она смотрела на меня, потом выходила на кухню, открывала бутылку вина, а дальше только успевала себе подливать. Молча бродила по дому. И всегда качала головой. Однажды я сказала, что очень жалею, что сделала ее такой грустной, а она мне: «Но ведь сделала же». — Крисси теперь плакала, раскачиваясь и в такт поглаживая кота. — Вот и все. А в конце года мама от нас сбежала. Однажды я пришла из школы и увидела, что ее комната пуста.

Голова Крисси упала на колени — глупый театральный жест, волосы оказались впереди, обнажая затылок. Очевидно, я должна была ее пожалеть, успокоить, но я сидела не двигаясь, пока она наконец не подняла на меня глаза.

— Меня никто никогда ни за что не прощает, — всхлипывала она, по-детски тряся подбородком.

Я хотела было сказать, что простила, но вместо этого снова наполнила ее стакан.

2 января 1985 года

18:11

Лу Кейтс теснил Пэтти к двери, но она продолжала лепетать извинения, потом вдруг оказалась на пороге перед закрытой дверью и растерянно заморгала. Прежде чем она смогла что-то из себя выдавить, дверь снова открылась, к ним вышел мужчина лет за пятьдесят, и теперь на тесном крыльце они стояли вчетвером: Пэтти, Диана, Либби и этот человек с темными, как у бассет-хаунда, кругами под слезящимися глазами и седеющими, зачесанными назад волосами. Посверкивая традиционным ирландским кладдахским кольцом в форме рук с увенчанным короной сердцем, он приглаживал напомаженные волосы, оценивающе глядя на Пэтти.

— Миссис Пэтти Дэй? — От него пахло кофе, и на холодном воздухе этот запах сразу не улетучивался.

— Да, я Пэтти Дэй, мать Бена Дэя.

— Мы здесь, чтобы выяснить, что это за истории вокруг его имени, — вставила Диана. — Вокруг столько слухов, но никто даже не потрудился поговорить с нами напрямую.

Он упер руки в боки, посмотрел на Либби, тут же отвел взгляд.

— Я из полиции, меня зовут Джим Коллинз, я расследую это дело. Пришлось сегодня побеседовать с этими людьми, а потом я, естественно, собирался связаться и с вами. По крайней мере, теперь не придется самому к вам ехать. Хотите, поговорим где-нибудь в другом месте? Здесь что-то холодновато.

На двух машинах они поехали в пончиковую у шоссе. По пути Диана вспомнила расхожую шутку о копах, которые отъели на пончиках толстые попы, потом разразилась обвинениями в адрес матери Крисси: «Сука, даже слова не дала сказать!» В другое время Пэтти сказала бы что-нибудь в ее защиту (у них с сестрой были четко распределены роли: Диана режет в глаза все, что думает, — Пэтти выступает в роли защитника). Но семья Кейтсов явно не нуждалась в защите.

Коллинз ждал в кафе с тремя пластиковыми стаканчиками кофе и пакетиком молока для Либби.

— Не знал, разрешаете ли вы ей конфеты, — сказал он, и Пэтти подумала, не посчитает ли он ее плохой матерью, если она купит ребенку пончик. Особенно если учесть, что утром они уже ели блины. «Отныне моя жизнь будет такой всегда: постоянно думать о том, что подумают люди». Переминаясь с ноги на ногу, Либби уткнулась лицом в витрину с выставленными там разноцветными пончиками. Пэтти нашла в кармане мелочь, купила ей пончик, покрытый сверху розовой глазурью. Она не хотела, чтобы дочь чувствовала себя обделенной и скорбно рассматривала веселые пончики, пока они будут вести разговоры о том, действительно ли ее сын — поклоняющийся дьяволу растлитель малолетних. И снова она чуть не рассмеялась. Усадив Либби за стол позади, она велела ей, пока взрослые разговаривают, сидеть тихо и есть.

— Вы все рыжеволосые? — спросил Коллинз. — Откуда этот цвет? Вы ирландцы?

Пэтти тут же вспомнила о своих вечных разговорах с Леном о рыжих волосах у них в семье и вдруг подумала: «Как же я забыла, что теряю ферму?»

— Немцы, — сказала она уже во второй раз за день.

— У вас ведь еще есть малыши?

— У меня четверо детей.

— Отец один?

Рядом на стуле беспокойно зашевелилась Диана:

— Конечно один.

— Но вы ведь мать-одиночка?

— Да, мы в разводе, — сказала Пэтти, стараясь, чтобы голос звучал целомудренно, как у монашки.

— Какое это имеет отношение к тому, что происходит с Беном? — резко бросила Диана, подавшись вперед через стол. — Я, между прочим, сестра Пэтти и забочусь о ее детях почти так же, как она.

Пэтти поморщилась, что не осталось для Коллинза незамеченным.

— Давайте не будем выходить за рамки вежливости, — сказал он, — потому что придется провести вместе немало времени, прежде чем мы все выясним. Обвинения, выдвигаемые в адрес вашего сына, миссис Дэй, вызывают серьезную тревогу. На сегодняшний день четыре маленькие девочки заявляют, что Бен прикасался к их интимным местам и заставлял их так же прикасаться к себе. Что отвозил на какую-то ферму и предпринимал определенные… действия, которые связывают с ритуальным поклонением дьяволу. — Он произнес это «ритуальное поклонение дьяволу» так же старательно, как люди, совершенно не разбирающиеся в автомобилях, повторяют слова автомеханика: «Повреждение бензопровода, подающего топливо в бензобак».

— У Бена и машины-то нет, — произнесла Пэтти еле слышно.

— Разница в возрасте между пятнадцати- и одиннадцатилетними детьми составляет всего четыре года, но это чрезвычайно важные годы, — продолжал Коллинз. — Если обвинения подтвердятся, мы расценим его поведение как представляющее опасность для общества. По правде сказать, мы должны поговорить не только с Беном, но и с его младшими сестрами.

— Бен — хороший мальчик, — сказала Пэтти, понимая, как слабо и неубедительно звучит ее голос, и ненавидя себя за это. — Его все любят.

— Как к нему относятся в школе? — спросил Коллинз.

— Простите, что вы сказали?

— Его любят другие дети?

— У него полно друзей, — пробормотала Пэтти.

— Мне кажется, это не так, мэм. Насколько я понял, с ним мало кто дружит, он скорее одиночка, нелюдим.

— И что же это доказывает? — снова вмешалась Диана.

— Абсолютно ничего, мисс…

— Краузе.

— Абсолютно ничего не доказывает, мисс Краузе. Но сей факт в сочетании с тем, что на него не оказывает благотворного влияния отец, дает основание предполагать, что он, вероятно, подвержен, так сказать, неким негативным внешним воздействиям. Наркотикам, алкоголю, влиянию людей, у которых не все в порядке.

— Он не связан с антисоциальными элементами, если вас беспокоит именно это, — сказала Пэтти.

— Так назовите его друзей, — предложил Коллинз. — Назовите ребят, с которыми он проводит время. С кем он, например, провел прошедшие выходные?

У Пэтти словно язык прирос к нёбу. Помолчав, она покачала головой и положила руки на стол возле жирного пятна, оставшегося от пончика предыдущего клиента, — они здесь были сегодня далеко не первыми. Вот ее и разоблачили, вот оно, ее истинное лицо: женщина, не способная свести концы с концами, которая живет от одного непредвиденного обстоятельства до другого, постоянно берет в долг, вечно не высыпается, занимается попустительством, когда следовало бы уделять Бену больше внимания, помочь выбрать хобби или убедить вступить в какой-нибудь спортивный клуб, а не испытывать тайную благодарность за то, что остается на одного ребенка меньше, когда он закрывается у себя в комнате или исчезает на весь вечер.