— Нет, что ты, не переживай, — возразила Диондра.

В замешательстве мы переглядывались, двигали руками и ногами, перебирали пальцами. Наконец Диондра нарушила молчание:

— Либби, хочешь остаться на обед?

Мы ели слегка пересоленное тушеное мясо, которое я глотала с трудом, и выпили очень много розового вина из ящика, казавшегося бездонным. Вино мы не смаковали, а поглощали. Выпивали бокал и наливали снова. Моего склада женщины! И болтали о пустяках, я вспоминала разные случаи из жизни Бена, а Кристал задавала вопросы, которые меня смущали, потому что я не могла на них ответить. Какую музыку он любит, классическую или рок? Много ли читает? Нет ли у него диабета, потому что у нее низкий сахар. А бабушка Пэтти? Какая она была?

— Я хочу все узнать о них как о людях, а не как о жертвах, — произнесла она торжественно.

Извинившись, я пошла в ванную, чтобы скрыться от нахлынувших воспоминаний, от этой девочки, от Диондры; от ощущения, что вот и не осталось людей, с которыми я должна вести разговоры, круг замкнулся, и теперь придется снова задуматься о Раннере. Ванная была в том же непотребном состоянии, что и все остальное. Стены разъела плесень, вода в унитазе лилась не переставая, а вокруг мусорного ведра валялись клочки туалетной бумаги со следами губной помады. Впервые оставшись одна, я не совладала с искушением и начала высматривать, что бы прихватить на память. На бачке унитаза стояла красная стеклянная вазочка, но при мне не было сумочки, чтобы туда ее сунуть. Нет, нужно поискать что-то помельче. В шкафчике с туалетными принадлежностями обнаружилось несколько бутылочек с лекарствами и надписью «Полли Палм». Ага, снотворное, болеутоляющие и противоаллергенные препараты. Я отсыпала с полдюжины викодинок, сунула в карман светло-розовую помаду и термометр. Отличное приобретение, поскольку термометр мне всегда хотелось иметь, но ни разу не приходило в голову его купить. Когда я снова начну проводить в постели долгие часы, интересно будет узнать, заболела ли я или просто ленюсь.

Я вернулась к столу. Кристал теперь сидела, поставив ногу на стул и положив голову на коленку.

— У меня вопросы не закончились, — призналась она.

— Возможно, я и не смогу на них ответить, — начала я, пытаясь остудить ее пыл, — я ведь тогда была слишком маленькой. Я поняла, сколько всего забыла, когда начала разговаривать с Беном.

— У тебя, наверное, есть альбомы с фотографиями? — спросила Кристал.

— Да, но они какое-то время пролежали в коробках.

— Слишком больно, да? — произнесла она тихо.

— Я только-только начала их разбирать — а там и семейные альбомы, и школьные, и еще много-много всего.

— Например? — вмешалась Диондра, с видом скучающего подростка давя вилкой горошек на тарелке.

— Почти половина этого хлама — сокровища Мишель, — сказала я, довольная, что хотя бы на какой-то вопрос могу ответить точно.

— Игрушки? — спросила Кристал, теребя уголок блузки.

— Нет, записи и всякая фигня. Ее дневники. Мишель у нас записывала буквально все. Увидит, что учительница как-то странно себя ведет, тут же пишет об этом в дневнике. Посчитает, что у мамы появились любимчики, — в дневник. Она однажды поссорилась с подругой из-за мальчишки, который нравился им обеим, — и это тоже…

— …Тодд Дельхант, — пробормотала Кристал, кивая, и отпила вина из бокала.

— …в дневник, — закончила я свою мысль, не прислушиваясь.

Потом вдруг до меня дошло: она сказала «Тодд Дельхант»? Это действительно был Тодд Дельхант, но сама бы я ни за что не вспомнила, как звали мальчишку, из-за которого подружки разругались в пух и прах. Точно, его звали Тодд Дельхант. Это случилось как раз на Рождество, незадолго до убийств. Помню, она все рождественское утро ходила сама не своя и писала-писала в своем дневнике. Но… каким образом его имя?..

— Ты знала Мишель? — спросила я у Диондры, продолжая напряженно думать.

— Не очень хорошо, — сказала Диондра. — То есть вообще не знала, — добавила она, чем напомнила Бена, когда тот делал вид, что не знаком с Диондрой.

— А теперь моя очередь забежать в туалет, — сказала Кристал, осушив бокал.

— Значит… — начала я и тут же осеклась.

Кристал никак не может знать о том, что Мишель была влюблена в Тодда Дельханта. Не может, если… Если она не читала дневник. В той самой тетрадке, которую Мишель получила в подарок на Рождество. Я-то полагала, что все дневники целы, потому что за восемьдесят четвертый год сохранились оба. Но даже не подумала о восемьдесят пятом. О новом дневнике Мишель — девяти днях ее мыслей, — вот откуда Кристал цитировала. Она читала дневник моей погибшей…

Справа от себя я уловила блеск металла как раз в тот момент, когда Кристал ткнула мне в висок древним утюгом, широко разинув рот в немом крике.

3 января 1985 года

02:03

Пэтти ненадолго погрузилась в состояние, лишь отдаленно похожее на сон, но в две минуты третьего проснулась, ловко выбралась из-под Либби и направилась в прихожую. В комнате девочек слышалась возня и поскрипывала одна из кроватей. Мишель и Дебби всегда спали очень крепко, но шумно: сбрасывали одеяло, разговаривали во сне. Она прошла мимо комнаты Бена — там горел свет, наверное, она не выключила его, когда выходила оттуда. Можно бы зайти и выключить, но она уже и так не укладывается — Кэлвин Диль, похоже, не терпит опозданий.

Бен. Мой мальчик.

Нет, пусть лучше у нее не будет времени. Не заботясь о холоде, она подошла к входной двери с мыслями об океане и о той единственной в жизни поездке в Техас совсем еще девчонкой. И представляла, как лежит на песке, рядом плещется вода, на губах соль. И солнце над головой.

Она распахнула дверь, и в грудь тут же вошел нож, она сложилась пополам и оказалась в его объятиях. Он прошептал: «Не волнуйся, секунд через тридцать все закончится; давай-ка еще разок для верности» — и отстранил ее от себя, наклоняя, как партнершу в страстном танце, и она почувствовала, как нож проворачивается, не задевая сердца, а ведь должен был задеть. Сталь двигалась внутри, а он смотрел на нее сверху, и лицо у него было такое доброе; он начал вытаскивать нож, чтобы ударить во второй раз. Вдруг его взгляд упал куда-то поверх ее плеча, и доброе лицо исказила гримаса, оно пошло пятнами, усы затряслись…

— Какого черта!

Пэтти чуть повернула взгляд вглубь дома — там стояла Дебби в бледно-лиловой ночнушке с торчащими крючком косичками — белая ленточка на одной развязалась и змеилась по руке.

— Мама! Они обижают Мишель! Они делают ей больно! Пойдем скорей!

Ей так важно было поделиться, и она не заметила, что маме тоже сделали больно, а Пэтти только и сумела в ужасе подумать: кошмар наяву — и тут же про себя: закрой дверь! Кровь струилась по ногам, она пыталась сама закрыть дверь, чтобы Дебби не увидела, что произошло, но он толкнул дверь ногой, распахнул и загремел прямо в ухо Пэтти: «Чертпоберичертпобериче-о-орт — у-у-у!» — и она почувствовала, как он пытается вытащить из нее нож, и поняла, чтоэто значит — он убьет Дебби, этот человек, который сказал, что никто не должен его видеть, хочет отправить Дебби вместе с ней, — она схватилась за рукоятку и начала изо всех сил вталкивать нож обратно, он продолжал кричать, наконец отпустил нож, пнул дверь еще раз, вломился внутрь, падая, она увидела, что он берет в руки топор, который Мишель несколько часов назад оставила у двери, а Дебби в это время уже бежала к ней на помощь, и Пэтти крикнула: «Беги отсюда! Беги!» Дебби вдруг остановилась, застыла на месте, ее вырвало, она заскользила на кафельной плитке, меняя направление, и ринулась обратно, добежала до конца коридора и уже поворачивала за угол, когда он ее настиг, оказавшись прямо у нее за спиной, занес топор, и Пэтти увидела, как топор ухает вниз, она дернулась, встала и, спотыкаясь как пьяная, в состоянии видеть только одним глазом, двигаясь, как в страшном сне, когда ноги бегут, а тело остается на месте, закричала: «Беги! Беги! Беги!» — сумела повернуть за угол и увидела Дебби на полу в луже крови, и он такой злой, глаза дико и влажно блестят, он кричит: «Зачем ты заставила меня это сделать!» — и поворачивается, словно собираясь уходить, и Пэтти метнулась мимо него, подхватила Дебби, и та сделала пару неверных шагов, качаясь из стороны в сторону, как малыш, который учится ходить, она была ранена, серьезно ранена, маленькая ручка, эта родная детская ручка. Потерпи, солнышко, все пройдет, ты поправишься… Нож выскользнул из груди, покатился по полу, кровь хлынула потоком, и тут он снова вернулся, на этот раз с ружьем. Ее ружьем, которое она так бережно и аккуратно положила вечером на камин, где девочки не могли до него дотянуться. Она загородила собой Дебби — она сейчас не имела права умирать; он прицелился.