Его вдруг схватили за руки с двух сторон: у Трея рука была твердой и горячей, а у Диондры — липкой и безвольной. Они встали кружком вокруг своего оружия, поблескивавшего в свете луны. Лицо Диондры напоминало маску сплошь в ямках и холмах, и когда она подняла голову и приоткрыла рот, Бен почувствовал эрекцию, но его это уже не волновало. Мозг кипел, жарился где-то на задворках сознания. Диондра произнесла нараспев:
— Мы приносим Тебе, Сатана, эту жертву, мы несем Тебе боль, и кровь, и страх, и ярость — основу человеческого бытия. Мы чтим Тебя, Темная Сила. Во власти Твоей сделать нас сильнее. Превознося Тебя, мы возвеличиваемся сами.
Бен не знал, что могла значить эта ее молитва. Диондра всегда говорит какие-то сакраментальные слова. Как обычные люди, ходит в церковь, но в то же время обращает молитвы и к языческим богиням, и к камням, и к магическим шарам, и к прочей фигне и хрени. Она всегда уповает на чью-нибудь помощь.
— Сегодня твой ребенок, Дио, станет, черт возьми, воином, — сказал Трей.
Они расцепили руки, каждый взял свое оружие и молча отправился в поле. Под ногами хрустел снег. Бен в полном смысле слова замерзал, ощущая, что к телу искусственно прилеплены чужеродные предметы. Но разве это имело значение? Вообще мало что имело сейчас хоть какое-то значение, они пребывали в эйфории — все будет класс, никаких обязательств, никаких последствий, что бы они ни сделали.
— Кого выбираешь, Диондра? — спросил Трей, когда они остановились у группы из четырех герефордов, изваяниями возвышавшихся на снегу. Они не двигались, не считая, что из-за людей нужно беспокоиться. Тупые твари.
Диондра начала задумчиво водить пальчиком, будто мысленно произнося детскую считалку: «Вышел месяц из тумана…» — и наконец указала на самого крупного быка с огромным до нелепости, заросшим шерстью членом, почти достававшим до земли. Она растянула рот в кровожадном оскале вампира, обнажая зубы волчонка, и Бен решил, что за этим последует громкий боевой клич, но она молча и неуклюже зашагала к быку по снегу. Он успел только самую малость отодвинуться назад — она всадила нож ему в горло.
Вот оно, подумал Бен. Прямо на его глазах начинается жертвоприношение Сатане.
Из быка с громким бульканьем полилась кровь — темная и густая, как нефть, но вдруг у него внутри словно что-то прорвало, и она брызнула злым фонтаном, перемазав их лица, одежду и волосы. Диондра теперь уже вопила, словно первая часть ритуала проходила под водой, и вот теперь она вырвалась на поверхность, ее крик эхом отражался от снега. Она нанесла очередной удар ножом — прямо в левый глаз — и превратила глаз в месиво, на его месте чернела пустая глазница. Бык в замешательстве неуклюже оступился и издал звук, как человек, которого неожиданно разбудили (срочно! бежим!) — испуганный, но вялый. Белая курчавая шерсть покрылась кровавыми брызгами. Трей поднял к небу свое оружие и, издав боевой клич, наотмашь рубанул быка по брюху. Бык осел на снег, но тут же встряхнулся и пошел пьяной походкой прочь. Как дети, когда становятся свидетелями драки, остальные коровы отступили от него, расширяя пространство. Смотрели и тупо мычали.
— Бей его! — вопила Диондра.
Трей заскакал по снегу, выбрасывая ноги вверх, будто в танце, и описывая кайлом круги в воздухе. Он что-то пел во славу Сатане и вдруг прямо в середине строчки с силой опустил кайло на хребтину быка, переламывая позвоночник. Бык упал в снег. Бен стоял как вкопанный, не шевелясь. Потому что движение означало бы, что он примет в этом участие, а он не хотел, не хотел чувствовать, как под его топором разверзается плоть, — и не потому, что это плохо, а потому, что боялся, что для него это может оказаться слишком хорошо. Как было с травкой — когда он первый раз затянулся, он понял, что теперь никогда от нее не откажется. Словно дым нашел внутри собственное, специально для него предназначенное местечко и уютно там свернулся. Возможно, у него внутри припасено место и для убийства — остается лишь его заполнить.
— Давай-ка, Бен, нечего выдрючиваться, — подал голос Трей, хватая ртом воздух после третьего, четвертого, пятого удара кайлом.
Бык лежал на боку, он теперь глухо и скорбно стонал — наверное, такие же потусторонние звуки издавал какой-нибудь динозавр, оказавшись в смертельной западне угольного провала, — внушающий ужас, потрясенный плач умирающего.
— Ну же, Бен, внеси свою лепту! Ты здесь не для того, чтобы стоять столбом! — заорала Диондра, в ее устах слово «стоять» прозвучало как самое последнее дело.
Бык поднял на нее оставшийся глаз, и она, держа нож в одной руке, а другой прикрывая живот, принялась коротко и сильно тыкать его ножом в морду, сквозь стиснутые зубы выкрикивая: «Сволочь! Мразь!»
— Притормози-ка, Ди, — сказал Трей, опираясь на кайло. — Пошевеливайся, Бен! Давай, а то, честное слово, я тебе накостыляю. — Глаза Трея пьяно блестели, и Бен пожалел, что принял так мало зелья, иначе не стоял бы он сейчас, как дурак на распутье: ни то ни се — вроде страха больше нет, а способность мыслить осталась.
— Это твой шанс, паря! Будь мужчиной. На тебя смотрит мать твоего ребенка, и она, между прочим, уже кое-что сделала. Хватит быть трусом, сколько можно позволять другим пинать себя и толкать! Чувак, я когда-то был таким же, но, честное слово, не хочу, чтобы в моей жизни это повторилось. Не дрейфь! Вспомни, как к тебе относится родной папаша. Будто ты слабак и размазня. Значит, ты этого заслуживаешь?! Да ты и сам знаешь.
Бен вдыхал холодный воздух, а слова забирались под кожу, кололи и злили все больше и больше. Да никакой он не трус!
— Давай, Бен, хотя бы начни, — подначивала Диондра.
Бык теперь только тяжело и хрипло дышал — от крови, выливавшейся из глубоких ран при каждом выдохе, рядом на снегу образовывалась огромная лужа.
— Нужно открыть выход ярости — она-то и дает власть. Не надоело всю жизнь бояться?
Бык на снегу представлял теперь такое жалкое зрелище, был до того уязвим — Бен смотрел на него с омерзением. Руки сильнее сжали рукоятку: нужно прикончить несчастную тварь, положить конец ее мучениям. Он занес тяжелый топор высоко над головой и резко опустил на голову быка. Череп хрустнул, бык издал последний крик, во все стороны полетели мозги и кости — и тут Бен почувствовал, как хорошо сейчас мышцам — они заработали (физический труд — удел мужчины), — и снова опустил топор. Череп раскололся пополам. Бык наконец испустил дух, в последний раз слабо дернув передними ногами. Взгляд Бена переместился на относительно нетронутую середину туши — и его словно прорвало, он начал крошить ее топором, вокруг фонтаном разлетались кости и внутренности. «Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе!» — кричал он. Плечи свело, будто их сзади туго стянули резинкой, челюсть гудела, руки, сжатые в кулаки, тряслись, член, твердый как камень, двигался вместе с ним, словно все тело вот-вот зайдется в оргазме. Взмах — удар, взмах — удар!
Он хотел уже схватиться и за ружье, но вдруг почувствовал, что руки обмякли, внутри не осталось ни капли злости и он перестал ощущать силу. Стало противно — то же самое он чувствовал после того, как мастурбировал, листая порнографический журнал, — мерзко, гадко, отвратительно.
Диондра расхохоталась:
— Какие мы крутые с полудохлым-то быком!
— Но ведь я его убил, разве нет?
Они все судорожно хватали ртом воздух, они выбились из сил, лица были залиты кровью — выделялись только глаза, как у енотов.
— И этот парень заделал тебе ребенка, Диондра?! Ты уверена, что ему такое под силу? Неудивительно, что с малолетками у него получается лучше.
Бен бросил топор и пошел к машине, думая, что пора домой, что во всем виновата мать — какого черта она утром до него докопалась! Не истерила бы по поводу волос, был бы он сейчас дома в теплой уютной кровати: за дверью возятся сестры, где-то дальше бубнит телевизор, мать на кухне что-то варит на ужин. Но вместо этого он торчит здесь и выслушивает обычные насмешки. Пытался что-то доказать, но, как всегда, ничего у него не получилось, и никуда от этого не деться. Теперь ему всегда будут вспоминать сегодняшний вечер — вечер, когда он не сумел доказать, что на что-то способен.
