— Это сестра Фуонг, — сказал я Пайлу. — Мисс Хей.

— Очень рад с вами познакомиться, — сказал он, покраснев.

— Вы из Нью-Йорка? — спросила она.

— Нет. Из Бостона.

— Это тоже в Соединенных Штатах?

— Ну да; Конечно.

— У вашего отца свое дело?

— В сущности говоря, нет. Он профессор.

— Учитель? — спросила она с легким разочарованием.

— Видите ли, он известный специалист. К нему обращаются за консультациями.

— Насчет болезней? Он доктор?

— Не такой, как вы думаете. Он доктор технических наук. И знает все на свете о подводной эрозии. Вы слыхали, что это такое?

— Нет.

Пайл сделал слабую попытку сострить:

— Придется папе вам это объяснить.

— А он здесь?

— О, нет.

— Но он приедет?

— Нет, я просто пошутил, — сказал Пайл виноватым тоном.

— Разве у вас есть еще одна сестра? — спросил я мисс Хей.

— Нет. А что?

— Похоже на то, что вы допытываетесь, годится ли мистер Пайл ей в женихи.

— У меня только одна сестра, — сказала мисс Хей, тяжело опустив руку на колено Фуонг, как председатель, утверждающий ударом молотка повестку дня.

— У вас очень хорошенькая сестра, — сказал Пайл.

— Самая красивая девушка в Сайгоне, — поправила его мисс Хей.

— Не сомневаюсь.

— Пора заказывать ужин, — сказал я. — Даже самая красивая девушка в Сайгоне тоже должна есть.

— Мне не хочется есть, — заявила Фуонг.

— Она такая слабенькая, — решительно продолжала мисс Хей. В голосе ее прозвучала нотка угрозы. — За ней нужен уход. Она этого заслуживает. У нее ведь такая преданная натура.

— Моему другу повезло, — с глубокой серьезностью отозвался Пайл.

— Она любит детей, — сказала мисс Хей.

Я рассмеялся, а потом поймал взгляд Пайла: он глядел на меня с неподдельным возмущением, и мне вдруг стало ясно, что ему по-настоящему интересно то, что говорит мисс Хей. Я стал заказывать ужин (хотя Фуонг сказала, что ей не хочется есть, я знал, что она легко может одолеть бифштекс с кровью, двумя сырыми яйцами и гарниром); краем уха я прислушивался к тому, как он всерьез рассуждает о детях.

— Мне всегда хотелось иметь кучу детей, — говорил он. — Что может быть лучше большой семьи? Большая семья укрепляет брак. Да и для детей это полезно. Я рос единственным ребенком. Это большой минус — быть единственным ребенком.

Я еще никогда не видел его таким разговорчивым.

— Сколько лет вашему папе? — алчно спросила мисс Хей.

— Шестьдесят девять.

— Старики так любят внуков. Очень жаль, что у моей сестры нет родителей, которые порадовались бы на ее детей, — если на ее долю все-таки выпадет такое счастье… — И она посмотрела на меня искоса и со злобой.

— Но у вас ведь тоже нет родителей, — вставил Пайл, по-моему, немножко некстати.

— Наш отец был из очень хорошей семьи. Он был мандарином в Гуэ.

— Я заказал ужин на всех, — сообщил я.

— Не рассчитывайте на меня, — возразила мисс Хей. — Мне надо вернуться к друзьям. Я хотела бы снова встретиться с мсье Пайлом. Может быть, вы это устроите?

— Когда вернусь с Севера, — пообещал я.

— А вы едете на Север?

— Мне, пожалуй, пора поглядеть на войну.

— Но ведь все журналисты оттуда вернулись, — заметил Пайл.

— Самое подходящее для меня время. Не нужно будет встречаться с Гренджером.

— Если мсье Фулэр уедет, надеюсь, вы не откажетесь пообедать со мной и с сестрой. — Она добавила с мрачноватой вежливостью: — Чтобы она не скучала.

Когда мисс Хей ушла, Пайл сказал:

— Какая милая, культурная женщина. И так хорошо говорит по-английски.

— Объясни ему, что сестра служила в конторе в Сингапуре, — с гордостью сказала Фуонг.

— Вот оно что! В какой конторе?

— Импорт, экспорт, — перевел я слова Фуонг. — Она умеет стенографировать.

— Жаль, что у нас в экономической миссии мало таких, как она.

— Я с ней поговорю, — сказала Фуонг. — Она, наверно, захочет работать у американцев.

После ужина они снова пошли танцевать. Я тоже танцевал плохо, но Пайл этого не стеснялся, — а может, и я перестал стесняться, влюбившись в Фуонг. Ведь и до того памятного вечера, когда мисс Хей дурно себя почувствовала, я не раз танцевал с Фуонг в «Гран монд», хотя бы для того, чтобы с ней поговорить. Пайл не пользовался этой возможностью; с каждым новым кругом он только вел себя чуть менее церемонно и держал Фуонг не так далеко, как прежде; однако оба они молчали. Глядя на ее ноги, такие легкие и точные, на то, с каким умением она управляла его неуклюжими па, я вдруг снова почувствовал, что в нее влюблен. Мне трудно было поверить, что через час-другой она вернется в мою неприглядную комнату с общей уборной и старухами, вечно сидящими на площадке.

Лучше бы я никогда не слышал о Фат-Дьеме, о том единственном месте на Севере, куда моя дружба с одним из французских морских офицеров позволяла мне проникнуть безнаказанно и без спроса. Зачем мне было туда стремиться — за газетной сенсацией? Во всяком случае, не в эти дни, когда весь мир хотел читать только о войне в Корее. Затем, чтобы умереть? Но зачем мне было умирать, если каждую ночь рядом со мной спала Фуонг? Однако я знал, что меня туда влечет. С самого детства я не верил в незыблемость этого мира, хоть и жаждал ее всей душой. Я боялся потерять счастье. Через месяц, через год Фуонг меня оставит. Если не через год, то через три. Только смерть не сулила никаких перемен. Потеряв жизнь, я никогда уже больше ничего не потеряю. Я завидовал тем, кто верит в бога, но не доверял им. Я знал, что они поддерживают свой дух басней о неизменном и вечном. Смерть куда надежнее бога, и с ее приходом уйдет повседневная угроза, что умрет любовь. Надо мной больше не будет висеть кошмар грядущей скуки и безразличия. Я никогда не смог бы стать миротворцем. Порой убить человека

— значит оказать ему услугу. Вы спросите — как же можно, ведь в писанин сказано: возлюбите врага своего? Значит, мы бережем друзей своих для страданий и одиночества.

— Простите, что я увел от вас мисс Фуонг, — услышал я голос Пайла.

— Я ведь плохо танцую, но люблю смотреть, как танцует она.

О ней всегда говорили в третьем лице, будто ее при этом не было. Порой она казалась незримой, как душевный покой.

Начался эстрадный концерт. Выступали певец, жонглер и комик — он говорил непристойности. Посмотрев на Пайла, я заметил, что он не понимает жаргона, на котором тот говорит. Пайл улыбался, когда улыбалась Фуонг, и смущенно смеялся, когда смеялся я.

— Любопытно, где сейчас Гренджер, — сказал я, и Пайл посмотрел на меня с укором.

Потом показали гвоздь программы: труппу переодетых женщинами комедиантов. Многих из них я встречал днем на улице Катина — они прогуливались в старых штанах и свитерах, с небритыми подбородками, покачивая бедрами. Сейчас в открытых вечерних туалетах, с фальшивыми драгоценностями, накладной грудью и хрипловатыми голосами они казались нисколько не более отталкивающими, чем большинство европейских женщин в Сайгоне. Компания молодых летчиков громко выражала им свое одобрение, а те отвечали им обольстительными улыбками. Я был поражен неожиданной яростью Пайла.

— Фаулер, — сказал он, — пойдемте отсюда. С нас хватит. Это неприличное зрелище совсем не для нее.

С колокольни собора сражение выглядело даже живописным; оно будто застыло, как панорама англо-бурской войны в старом номере «Лондонских иллюстрированных новостей». Самолет сбрасывал на парашюте припасы сторожевому посту в странных, изъеденных непогодой известковых горах на границе Аннама, сверху похожих на груды пемзы; планируя, самолет всегда возвращался на то же самое место и поэтому с виду был неподвижен, а парашют словно висел в воздухе на полпути к земле. В долине то и дело поднимались плотные, точно окаменевшие дымки минных разрывов, а на залитой солнцем базарной площади пламя пожара казалось очень бледным. Маленькие фигурки парашютистов продвигались гуськом вдоль каналов, но с высоты они тоже казались неподвижными. Не шевелился и священник, читавший требник в углу колокольни. На таком расстоянии война выглядела прилизанной и аккуратной.