И нет ничего удивительного, что революционно настроенные основатели обществ Второй волны, будь те капиталистическими или социалистическими, усвоив подобный механистический подход, проникшись слепой верой в мощь и пользу машин, придумывали политические институты, которые обладали многими свойствами первых промышленных изобретений.

Структуры, которые они сколачивали и скрепляли болтами, создавались на основе элементарного понятия о представительстве. И в каждой стране они использовали определенные стандартные части. Эти компоненты составляли то, что несколько шутливо могло быть названо представительским набором.

Вот его содержимое:

1) люди, обладавшие правом голоса;

2) партии для сбора голосов;

3) кандидаты, которые, набрав голоса, тут же становились «представителями» избирателей;

4) законодательная власть (парламенты, конгрессы, бундестаги или ассамблеи), где путем голосования представители вырабатывали законы;

5) исполнительная власть (президенты, премьер — министры, партийные секретари), которая в форме проводимой политики поставляла сырье для законоделательной машины, а потом проводила в жизнь изготовленные законы.

Голоса были «атомами» ньютонового механизма. Голоса собирались партиями, которые как бы являлись «коллекторами» системы. Они соединяли голоса из многих источников и снабжали ими избирательную счетную машину, которая делила их пропорционально численности партии или смешивала, представляя свою продукцию как «волю народа» — основное топливо, на котором предположительно работал силовой двигатель правительственной машины.

Везде по — разному комбинировались части этого набора и с ними производились различные действия. Где — то право голоса получали все, кому было больше 21 года; в другом месте избирательным правом обладали только белые мужчины; в одной стране выборный процесс был лишь видимостью и находился под контролем диктатора; в другой — выбранные должностные лица действительно обладали значительной властью. Где — то существовало две партии, в другом месте их было множество, кое — где только одна. Тем не менее историческая модель очевидна. Однако части могли быть видоизменены, их взаимное положение могло быть различным, тот же самый исходный набор использовался при конструировании официальной политической машины во всех индустриальных странах.

Хотя коммунисты часто подвергали критике «буржуазную демократию» и «парламентаризм», считая их маскировкой для привилегий и доказывая, что механизмы власти обычно использовались капиталистами для собственных личных выгод, все социалистические индустриальные страны как можно скорей запускали представительскую машину.

Обрисовывая перспективы установления «полной демократии» в некой отдаленной постпредставительской эре, они тем временем полностью полагаются на «социалистическую выборную систему». Венгерский коммунист Отто Бихари, изучавший эту систему, писал: «В ходе выборов трудящийся народ проявляет свою волю и влияет на работу правительственных органов, сформированных путем голосования»[120]. Редактор газеты «Правда» В. Г. Афанасьев[121] в своей книге «Научное управление обществом» в характеристику «демократического централизма» включает «суверенную власть трудящегося народа… выборы руководящих органов и лидеров и их подотчетность народу»[122].

Как фабрики стали символизировать всю индустриальную техносферу, так и представительные правительства (неважно, как изменившие естественные свойства) являли собой символ статуса любой «передовой» страны. И действительно, даже многие непромышленные страны, под нажимом колонизаторов или просто слепо копируя, поспешили ввести те же самые официальные механизмы и использовать тот же представительский набор.

Подобные «демократические машины» существовали не только на национальном уровне. Они также использовались при выборах в представительные органы штатов, провинций, местные органы, включая городские и сельские советы. Сегодня только в Соединенных Штатах имеется около пятисот тысяч выбранных государственных служащих и 25 869 местных органов управления в столичных округах, в каждом из которых проводятся свои выборы, существуют представительные органы, разработана своя выборная процедура[123].

Тысячи таких представительных механизмов скрипят и вертятся в провинции, а по всему миру их насчитываются десятки тысяч. В швейцарских кантонах и департаментах Франции, в национальных областях Великобритании и провинциях Канады, в воеводствах Польши и республиках СССР, в Сингапуре, Осаке и Осло — повсюду претенденты выдвигают свои кандидатуры и потом превращаются в «представителей». Можно с уверенностью сказать, что в настоящее время только в странах Второй волны более сотни тысяч подобных машин производят законы, указы, инструкции и постановления[124].

В теории, когда каждый человек и каждый голос являли собой абстрактную, атомную единицу, каждый из этих политических элементов — национальный, провинциальный или местный — также считался абстрактной, мельчайшей единицей. Каждая имела собственную, четко определенную сферу полномочий, свою сферу власти, свои права и обязанности. Единицы были включены в некое иерархическое образование, объединившее их сверху донизу, от страны до штата, до региональной или местной власти. Но по мере развития индустриализма, когда экономика становилась все более интегрированной, последствия решений, принимавшихся каждой из этих политических единиц, сказывались за пределами их сферы полномочий, и таким образом по необходимости вызывали ответные действия других органов власти.

Решение парламента, касающееся японской текстильной промышленности, могло оказать влияние на рынок рабочей силы в Северной Каролине и социальное обеспечение в Чикаго. Решение Конгресса установить квоты на иностранные автомобили могло обеспечить дополнительные рабочие места в Нагое или Турине. Таким образом, если раньше политики могли принимать решения, не влияя на положение дел вне своей собственной, четко определенной сферы полномочий, с течением времени это становилось все менее возможным.

К середине XX столетия десятки тысяч, казалось бы, суверенных и вполне независимых органов политической власти, разбросанных по всей планете, оказались в одной связке благодаря координации экономики, небывало возросшему объему перевозок, миграции и развитию средств коммуникации, а потому они усилили свою деятельность, побуждая друг друга к активности.

Тысячи политических машин, собранных из компонентов представительского набора, постепенно образовывали одну невидимую супермашину: всеобщий законоделательный механизм. Нам осталось теперь лишь рассмотреть, как действуют рычаги и контрольные приборы этой всемирной системы и кто ею управляет.

Представительная форма правления, возникшая из мечтаний о свободе, завладевших революционерами Второй волны, была невероятно прогрессивной по сравнению с предшествующими системами власти, этот блестящий успех технологии стал более выдающимся триумфом, чем изобретение паровой машины или аэроплана.

Представительная форма правления дала возможность спокойно ввести преемственность власти без наследных династий. Она обеспечила обратную связь между верхами и низами общества. Она предоставила способ устранения различий между многими группами мирным путем.

Введение принципа подчинения меньшинства большинству и правила «один человек — один голос» помогает бедным и слабым добиваться желаемого от технократов, управляющих интеграционной машиной общества. По этой причине распространение представительной формы правления было в целом гуманным нововведением в истории человечества.