Технология, вместо того чтобы быть двигателем прогресса, постепенно проявляла себя как безжалостная сила, разрушающая и человеческую свободу, и окружающую среду. Безусловно, для многих специалистов по вопросам окружающей среды и ее защитников слово «прогресс» стало неприличным, грязным. Толстенные тома нескончаемым потоком хлынули в книжные магазины, их названия говорят сами за себя: «Остановившееся общество», «Наступающее средневековье», «Опасность прогресса», «Смерть прогресса».

В 70–е годы, когда общество Второй волны зашаталось, так называемый Римский клуб выпустил отчет «Пределы роста», задавший похоронный тон на многие грядущие десятилетия. В нем предсказывалась гибель индустриального мира[429]. Политические перевороты, безработица и инфляция, усиленные нефтяным эмбарго 1973 г., усугубились распространившейся атмосферой пессимизма и отказом от идеи неизбежного прогресса развития человечества. Генри Киссинджер[430] говорил, повторяя мысли Шпенглера, об упадке Запада, вызвав у очень многих дрожь от страха.

Оправдана ли такого рода безнадежность, пусть решает каждый читатель. Однако ясно одно: убеждение в неизбежности «одноколейного» прогресса и другие опорные понятия индустриальной реальности нашли слишком мало последователей, когда проявились контуры конца Второй волны цивилизации.

Сегодня во всем мире налицо отчетливое осознание, что прогресс не может более выражаться только в технологии или материальных стандартах жизненного уровня. Социальный строй, в котором моральные и эстетические нормы, политика или окружающая среда деградируют, не является прогрессивным, каким бы богатым или технически изощренным он ни был. Короче, мы движемся по направлению к более общему пониманию прогресса — прогресс отныне не достигается автоматически и не определяется только материальными критериями.

Кроме того, мы менее всего склонны думать, что разные общества движутся по одному пути, что каждое общество автоматически проходит путь от одной культурной станции до следующей, которая «более развита», чем предыдущая. На самом деле существует множество разветвлений, а не единое железнодорожное полотно, и общества способны достигать определенного уровня развития разными путями.

Мы начинаем думать о прогрессе как о цветущем дереве с многочисленными ветвями, простирающимися в будущее; большое различие и богатство человеческих культур позволяет представить его как систему. В этом свете сегодняшнее движение к более разнообразному, раздробленному миру выглядит как важный скачок вперед — подобно тому, как в биологической эволюции важны обе тенденции: дифференциация и объединение, усложнение.

Что бы ни произошло в дальнейшем, маловероятно, что культура вернется к наивной, прямолинейной, безмозгло — прогрессистской, какой она была в эпоху Второй волны цивилизации.

Поэтому похоже, что в следующие десятилетия мы станем свидетелями пересмотра концепций природы, эволюции и прогресса. Однако эти концепции все равно должны будут основываться на более элементарных идеях — на наших исходных понятиях о времени и пространстве, о материи и причинности. А Третья волна разрушила даже эти понятия — тот интеллектуальный цемент, который сохранял монолитность Второй волны цивилизации.

Каждая возникающая цивилизация приносит изменения, которые не просто позволяют людям манипулировать временем в повседневной жизни, но также и меняют их представление о его масштабах. Третья волна заставила говорить о масштабах времени.

Со времен Ньютона Вторая волна цивилизации принимала, что время течет, бежит по прямой из туманного прошлого в самое отдаленное будущее. Это рисовалось как абсолютность времени, его единообразие во всех частях Вселенной и независимость от материи и пространства. Считалось, что каждый момент или отрезок времени такой же, как и следующий[431].

Сегодня писатель Джон Гриббин[432], в прошлом ученый — астрофизик, говорит: «Трезвые ученые с непогрешимыми академическими дипломами и званиями и с годами исследовательской деятельности за плечами умиротворяюще сообщают нам, что… время — это не то, что течет неумолимо вперед в постоянном темпе, отмечаемом нашими часами и календарями, — на самом деле оно может деформироваться и искривляться, а конечный результат зависит от того, где и как мы его измеряем. В максимально особом случае сильно сжимающегося объекта («черной дыры») можно совершенно отрицать существование времени, пока вы находитесь вблизи него».

Уже в начале XX в. Альберт Эйнштейн доказал, что время может сжиматься и растягиваться, что взорвало концепцию абсолютного времени. Он рассмотрел ставший ныне классическим случай двух двигающихся друг относительно друга наблюдателей. Это выглядело примерно так.

Человек, стоящий рядом с железной дорогой, видит две вспышки света одновременно — одну с севера, другую с юга. Наблюдатель находится посередине между двумя источниками света. Второй человек сидит в поезде, мчащемся на север. Когда он проезжает мимо неподвижного наблюдателя, он тоже видит эти две вспышки. Но ему они не покажутся одновременными, потому что поезд мчит его к одному из источников света (тому, что на севере) и от другого (того, что на юге). Поэтому наблюдатель, сидящий в поезде, заметит вспышку с севера раньше, чем ту, которая идет с юга.

Несмотря на то, что в обычной жизни расстояния очень малы, а скорость света так велика, что эта разница не ощутима, мысленный эксперимент Эйнштейна привел к ошеломляющему выводу: понятие одновременности, как и вообще времени, не абсолютно, а относительно, оно зависит от скорости наблюдателя относительно наблюдаемого объекта.

Долог был путь от того понятия времени, на котором основывалась классическая физика и вся индустриальная реальность. С ним же связаны понятия «раньше» и «потом», которые имели смысл, не зависящий от какого бы то ни было наблюдателя.

Сейчас физика подорвана и разрушена. Исследователи ежедневно придумывают или обнаруживают новые элементарные частицы или наблюдают астрофизические явления — от кварков до квазаров, с такими поразительными свойствами, что некоторые из них дают дополнительные мотивы для изменения наших представлений о времени.

На одном конце масштабной шкалы, к примеру, находятся «черные дыры», которые связаны с размерами Вселенной, они поглощают все, включая собственное излучение, при этом законы физики деформируются (если не нарушаются)[433]. Эти черные омуты, как мы уже отмечали, заканчивают свое существование, образуя «сингулярность» — точку, в которой энергия и материя просто теряют смысл, «исчезают». Физик Роджер Пенроуз предположил существование «белых дыр» и «пробоин», через которые освобождающаяся энергия или материя извергается в другую Вселенную — какой бы смысл мы ни вкладывали в это понятие.

Считается, что момент приближения к «черной дыре» подобен земному понятию вечности. Поэтому, если Межзвездная служба слежения пошлет космический корабль для исследования «черной дыры», мы миллионы лет будем ждать, когда корабль достигнет ее. И все же из — за гравитационного искривления в окрестности «черной дыры», не говоря уж о релятивистском изменении скорости, бортовые часы на корабле покажут, что прошло всего несколько минут или секунд.

Покинем теперь небесные просторы и войдем в микромир — мир частиц и волн. Мы обнаруживаем в них столь же ошеломляющие феномены. Доктор Джералд Фейнберг из Колумбийского университета даже назвал некие гипотетические частицы тахионамр — они движутся со скоростями, превышающими скорость света, но с их помощью, по мнению некоторых физиков — теоретиков, время может замедляться и даже «идти вспять»[434].