Действительно, некоторые надеются, как многие компьютерные эксперты, что секретаршу переведут на другую, более высокооплачиваемую работу, а администратор возьмет на себя всю или часть поденной нудной печатной работы, во всяком случае, пока не не придет время, когда печатание будет совершенно исключено. Когда я, например, произносил речь на съезде «International Word Processing», мне задали вопрос, пользовалась ли моя секретарша компьютером для этой речи. Когда я ответил, что сам набирал собственные наброски и что моя секретарша вряд ли умеет обращаться с компьютером (текст — процессором), в зале раздались аплодисменты.

Они мечтают о времени, когда в газетах будут публиковаться объявления такого типа:

«Требуется вице — президент группы. Обязанности: координация финансов, маркетинг, развитие производственной линии в нескольких подразделениях. Претендент должен обладать способностью применять глубокий контроль над управлением. Обращаться к исполнительному вице — президенту многоотраслевой международной компании.

НЕОБХОДИМО УМЕНИЕ ПЕЧАТАТЬ».

Администраторы, напротив, словно боятся замарать кончики пальцев, так же как боятся взять собственные кружки с кофе. И зная, что распознающие речь устройства вот — вот войдут в обращение и они смогут диктовать машине, которая возьмет на себя печатание, они отказываются учиться тому, как обращаться с клавиатурой.

Но, как бы они ни поступали, неизбежным фактом остается то, что изделия Третьей волны в офисе, сталкиваясь со старой системой Второй волны, вызовут как беспокойство и конфликты, так и реорганизацию, реструктуризацию и — для некоторых — возрождение к новым карьерам и возможностям. Новые системы бросят вызов всем прежним административным играм, иерархиям, разделениям по половому признаку, ведомственным барьерам прошлого.

Все это порождает множество страхов. Мнения резко разделились: одни настаивают, что миллионы рабочих мест просто исчезнут (или что сегодняшние секретарши в большинстве своем будут выступать в роли механических рабов), а более оптимистически настроенные поддерживают компьютерную индустрию. Эту точку зрения выражает Рэнди Голдфилд, глава консалтинговой фирмы «Буз Аллен энд Хамилтон». По словам мистера Голдфилда, секретари не будут бессмысленными, занятыми однообразной работой «процессорами», а станут «параглавами», участвующими в профессиональной работе и принятии решений, чего они сейчас по большей части лишены[303]. Более правдоподобно, что мы увидим резкое разделение между теми «белыми воротничками», которые поднимутся на более ответственные посты, и теми, кто опустится вниз — или уйдет.

Что же в таком случае станет с этими людьми — и с экономикой вообще? В конце 50–х и в начале 60–х годов, когда впервые на сцене появилась автоматизация, экономисты и профсоюзные деятели многих стран предсказывали массовую безработицу. Вместо этого потребность в рабочей силе в странах с высокоразвитой технологией возросла. По мере того как производственный сектор сократился, возросло число «белых воротничков» и обслуживающий сектор, пробелы заполнились. Но если производство продолжит сокращаться и в то же время работающие в офисах будут тоже сокращены, откуда тогда завтра возьмутся рабочие места?

Никто не знает. Несмотря на непрерывное изучение и страстные утверждения, пророчества противоречат фактам. Попытки соотнести капиталовложения в механизацию и автоматизацию с уровнем производственной занятости показывают то, что лондонская «Financial Times» называет «почти полным отсутствием соответствия». В 1963–1973 гг. Япония производила наибольшие капиталовложения в новые технологии, в процентном отношении к добавочной стоимости, из всех семи исследованных стран. Британия, где капиталовложения в оборудование были ниже остальных, потеряла больше всего рабочих мест. Американский опыт в общих чертах совпадает с японским — усиление технологии и возрастание количества новых рабочих мест — в то время как Швеция, Франция, Западная Германия и Италия показали явно индивидуальные модели[304].

Ясно, что уровень занятости не только отражает технологический прогресс. Он не просто возрастает и понижается по мере того, как мы автоматизируемся или нет. Занятость — комплексный результат многих сходящихся в одной точке направлений политики.

Трудности рынка занятости могут сильно возрасти в ближайшие годы. Но было бы наивно полагать, что их единственный источник — компьютер.

Очевидно, что и офис и завод претерпят революционные изменения в ближайшие десятилетия. Двойная революция в секторе «белых воротничков» и в производстве приведет к совершенно новому способу производства для общества — это гигантский шаг вперед всего человечества. Такой шаг имеет неописуемо сложные последствия. Он будет воздействовать не только на уровень занятости или структуру индустрии, но также и на распределение политической и экономической власти, на число рабочих мест, международное распределение труда, роль женщины в экономике, природу труда и на разрыв между производителем и потребителем; это будет изменять даже такой, по видимости, простой факт, как «место» работы.

За нашим продвижением к новой системе производства кроется возможность социальных изменений, настолько поражающих своими размерами, что мало кто из нас захотел бы оказаться с ними лицом к лицу. Ведь мы стоим перед революционизированием и нашего дома.

Наряду с поощрением малых производственных групп, наряду с возможностью децентрализации и деурбанизации производства, наряду с изменениями существующего характера труда, новая производственная система может перенести буквально миллионы рабочих мест с заводов и из офисов, куда они были занесены Второй волной, и вернуть их туда, где они были до того: в дом. Если это случится, любой известный нам институт, от семьи до школы и корпорации, трансформируется.

Три сотни лет назад, наблюдая массу крестьян, работающих на полях, лишь безумец мог бы вообразить, что скоро настанет время, когда поля опустеют, а люди будут собраны на городских заводах, где станут зарабатывать на хлеб насущный. И безумец оказался прав. Сейчас требуется смелость, чтобы предположить, что наши самые большие заводы и офисные здания могут еще при нашей жизни наполовину опустеть, превратиться в мрачные склады или их переделают под жилые помещения. Но это вполне возможно при новом способе производства: при возвращении к домашнему производству на новой, более высокой, электронной основе и с новым отношением к дому как к центру общества.

Предположить, что миллионы людей скоро смогут проводить время дома, вместо того, чтобы идти в офис или на завод, значит немедленно вызвать огонь критики. Действительно, здесь достаточно поводов для вполне разумного скептицизма. «Люди не захотят работать дома, даже если у них будет такая возможность. Посмотрите на женщин, которые рвутся из дома на работу!» «Как можно выполнить работу, когда кругом бегают дети?» «У людей не будет стимула, если за ними не присматривает начальство». «Чтобы развивались доверие и ответственность, необходимые для совместной работы, люди должны непосредственно контактировать друг с другом». «Архитектура обычного дома не приспособлена для этого». «Что вы имеете в виду под работой дома — небольшую вагранку в каждом подвале?» «Что, если этому будут препятствовать зональные ограничения или хозяева дома?» «Профсоюзы не дадут этой идее воплотиться в жизнь». «Как насчет сборщиков налогов? Они станут вычитать еще больше при работе дома». И последнее препятствие: «Что же, целый день сидеть дома вместе с женой (или с мужем)?»

Даже старик Карл Маркс нахмурил бы брови. Работа дома, считал он, это реакционная форма производства, потому что «собираться вместе в одном цехе» — «необходимое условие разделения труда в обществе». Короче говоря, существовали и существуют множество причин (или псевдопричин) для того, чтобы отбросить эту идею, посчитав ее глупой.