Такая позиция позволяла захватчикам Второй волны легче находить оправдание истребления тех, кто стоял у них на пути. В книге «Социальная история пулемета» Джон Эллис показал, как это новое мощное скорострельное оружие, изобретенное в XIX в., вначале постоянно применяли против «туземных» народов, а не против белых европейцев, потому что считалось недостойным делом убивать равного себе. А вот стрельба по жителям колоний более походила на охоту, чем на войну, поскольку тут применялся иной подход. «Убийство матабельцев, дервишей или тибетцев, — писал Эллис, — считалось скорее своеобразным видом «охоты», содержащим в себе риск, нежели настоящей военной операцией». От Омдурмана вдоль Нила до Хартума эта высшего качества технология была внушительно продемонстрирована в 1898 г., когда английские войска, вооруженные шестью пулеметами «Максим», разгромили армию дервишей, возглавляемую Махди. Очевидец утверждал: «Это был последний день махдизма и самый великий день… Это было не сражение, а истребление». Потери англичан в этом бою составили 28 человек, а у дервишей было почти одиннадцать тысяч убитых, т. е. где — то по 392 бунтаря на каждого англичанина. «Это стало примером триумфа британского духа, демонстрацией превосходства белого человека», — считал Эллис[143].

Когда англичане, французы, немцы, голландцы и другие распространились по миру, для всех них открылась суровая реальность. Цивилизация Второй волны не могла существовать изолированно. Она отчаянно нуждалась в скрытых субсидиях в форме поступающих извне дешевых ресурсов. А главное — ей был необходим единый интегрированный мировой рынок, через который вливаются эти субсидии.

Побуждение создать такой интегрированный мировой рынок основывалось на убеждении, которое лучше всех выразил Давид Рикардо[144]: для государств следовало применить тот же принцип разделения труда, как и для промышленных рабочих. В своем известном высказывании он утверждал, что если Англия станет специализироваться на производстве текстиля, а Португалия — на изготовлении вина, это будет выгодно им обеим, поскольку «международное разделение труда, определяющее специализацию производства для каждои страны, приведет к экономическим выгодам для всех»[145].

Данное утверждение превратилось в догму для последующих поколений, которая продолжает превалировать и сегодня, хотя ее проявления часто остаются незамеченными. Так как разделение труда во всякой экономике вызывает насущную необходимость в интеграции, что в свою очередь способствует росту интегрирующей элиты, то и международное разделение труда требует интеграции в мировом масштабе и способствует росту мировой элиты — небольшой группы стран, которые для осуществления своих практических целей распространяют свое влияние на большие регионы остального мира.

Успешное осуществление намерения создать единый интегрированный мировой рынок можно видеть в небывалом приросте мировой торговли, произошедшем во время прохода по Европе Второй волны. Между 1750 и 1914 гг. объем международной торговли возрос более чем в 50 раз, от 700 млн долл. до почти 40 млрд долл. [146] Если Рикардо был прав, преимущества этой международной торговли должны были ощущаться в более или менее равной степени всеми. Однако же чрезмерная уверенность, что специализация будет выгодна всем, основывалась на фантазии о честной конкуренции.

Это предполагало полную эффективность использования рабочей силы и ресурсов, а также следование курсом, предусматривающим отказ от применения политической или военной силы. Надо было заключать сделки на более или менее равноправной основе, устраивающей обе стороны. Одним словом, предусматривалось многое, но очень уж расходилось с реальностью.

В действительности переговоры между коммерсантами Второй волны и людьми Первой волны относительно сахара, меди, какао и других ресурсов часто велись на неравноправной основе. По одну сторону стола восседали оборотистые европейские или американские торговцы, поддерживаемые крупнейшими компаниями, разветвленными банковскими сетями, мощными технологиями и сильными национальными правительствами. По другую же сторону можно было встретить местного правителя или племенного вождя, чей народ только что вошел в денежную систему и чья экономика базировалась на мелкотоварном земледелии или местных ремеслах. По одну сторону находились представители активно теснящей, чуждой, технически передовой цивилизации, убежденные в своем превосходстве и готовые использовать штыки или пулеметы, чтобы доказать это. По другую — представители малых преднациональных общностей, вооруженных стрелами и копьями.

Часто местных правителей или предпринимателей просто подкупали, всунув им взятку или предложив подумать о собственной выгоде, а в обмен вводили потогонную систему труда, подавляли сопротивление и переделывали в свою пользу местные законы. Завоевав колонию, имперская власть устанавливала льготные цены на сырье для своих бизнесменов и воздвигала плотные барьеры, препятствуя торговцам стран — конкурентов повысить цены.

При таких условиях не было ничего удивительного, что индустриальный мир мог приобретать сырьевые или энергетические ресурсы по ценам ниже рыночных.

Помимо того, нередко цены еще более занижались в интересах покупателей при помощи махинации, которую можно было назвать «законом первой цены». Множество сырьевых материалов, необходимых для государств Второй волны, фактически не имело никакой цены для народов Первой волны, располагавших такими ресурсами. Африканским крестьянам не нужен был хром. Арабские шейхи не использовали черное золото, которое находилось под песками их пустынь.

Поскольку прежде торговля подобным товаром не производилась и его стоимость не была ранее определена, цена, установленная при первой сделке, становилась исходной. И определяющим фактором для стоимости товара были не такие экономические параметры, как цена, прибыль или конкурентоспособность, а соответствующая военная и политическая мощь. Поскольку обычно всякая конкуренция отсутствовала, для местного властителя или вождя племени была приемлемой любая цена: они считали свои местные ресурсы ничего не стоящими, а от воинской части, на вооружении которой были пулеметы, хорошего ждать не приходилось. И эта первоначальная цена, некогда установленная на самом низком уровне, работала на понижение всех последующих цен.

Как только это сырье было доставлено в индустриальные государства и включено в конечный продукт, закон первоначальной цены во всех отношениях продолжал действовать[147]. В конечном счете, когда постепенно были установлены мировые цены для каждого предмета потребления, все индустриальные страны извлекли пользу из того факта, что первоначальная цена была установлена на наиболее выгодном низком уровне. Поэтому вследствие многих разных причин, несмотря на многоречивое восхваление достоинств беспошлинной торговли и свободного предпринимательства, государства Второй волны в значительной степени получали прибыли за счет того, что эвфемистически было названо «неполной конкуренцией».

Несмотря на официальные заявления и слова Рикардо, выгоды от возросшего объема торговли ощутили далеко не все. Главным образом происходил их отток из мира Первой волны в мир Второй.

Чтобы расширить и интегрировать мировой рынок, индустриальные державы действовали жестко. Так как для торговли не существовало национальных границ, каждый национальный рынок стал частью более крупного регионального или континентального рынков и, в конечном счете, оказался включенным в единую, объединенную валютную систему, созданную интеграционными элитами, которые развивали цивилизацию Второй волны. Единая денежная сеть была соткана вокруг мира.