— Ты, ежели что, прямо к нам и обедать, и ужинать. Бельишко тоже мне приноси, я залатаю и постираю. Старик-то, он ничего, он хороший старик. Обидно ему, что ты помощь ему не оказываешь. Вот он и шумит на тебя. Сам шумит, а сам сердцем-то во как страдает, о тебе, о дураке, все страдает, уж больно ты непутевый уродился.

Я слушал эти слова и толком не мог понять, что же она, Колина мать, ругает его или хвалит за то, что он такой непутевый?

Если судить с моей точки зрения, то эта Колина непутевость именно мне в нем и нравилась. Вот из дома уходит и не боится ничего, знает, что еще лучше один заживет.

Коля думал, очевидно, точно так же. Он хлопал старушку мать по спине и весело говорил ей:

— А ты меньше причитай-то. Я сам знаю, что делаю, поди, не маленький. Отец бурчит, потому что остарел он, наше молодое дело ему не понять, уж он и забыл, чай, как сам-то молодой был. Небось тоже за девчатами бегал. А как женился, так и остепенился.

— Тебе бы жениться-то, — говорила мать, — смотри, какой парень, да за тебя любая пойдет. Чего бродишь одни как неприкаянный, чего не женишься?!

— Рано мне, — беззаботно отвечал Николай, — рано, я своего не отгулял. Да и не всех зайцев побил, что мне на роду положено. Какая еще жена попадется. Другая и ружье отнимет да в печке спалит. — Он подмигивал мне и лихо добавлял: — А я разве стерплю это? Я прямо и жену тогда следом туда же, в печку, засуну.

— Все шутит, все балагурит! — вздыхала мать. — А у самого портки рваные. Потому залатать некому. Разве я одна поспею всех их обшить да обстирать?!

Но Коля, несмотря на материнские увещевания, все-таки перебрался на отдельную, холостяцкую квартиру. Мы вычистили сарай, настелили туда свежей соломы. Только гончих не хватало. Единственный Колин гонец Амур и тот пропал: потеряли мы его на охоте. Наверное, кто-нибудь из охотников, так же, как в свое время Николай, подманил в лесу пса да и стащил.

— Ну туда ему и дорога! — махнул рукой Николай. — «Недорого достался, небольно и жаль». Других заведем!

И вдруг нежданно-негаданно «другие» сами к нам напросились. Да сразу пара — смычок: кобель Секрет и сучка Зулейка.

Это были замечательные гончие Василия Андреевича Соколова. После того как самому хозяину пришлось перебраться из большого дома во флигель, ему уж было не до охоты, не до собак. Вот Коля и выменял их у него, отдав за смычок гончих новые сапоги.

— С отцом у меня теперь мир да любовь наступит, — весело говорил он. — Глаза ему мозолить не буду, он и подобреет, еще новые мне сапоги сошьет.

Не теряя даром времени, мы с Колей сходили к Василию Андреевичу и привели обеих гончих в новое Колино помещение.

Зима подходила к концу. Пора было кончать охоту с гончими, да разве утерпишь, чтобы не попробовать наш новый смычок!

Но попробовать оказалось совсем нелегко — все мешала погода. Сначала стояли оттепели, а потом как завернули морозы — сразу весь снег и в лесу и в поле сверху заледенел. Образовалась ледяная корка — наст. Это самое отвратительное, что только может быть для охоты с гончими.

Поэтому мы с Николаем скрепя сердце сидели дома да с тоской посматривали на термометр, а он, как назло, все показывает двадцать да двадцать пять градусов ниже нуля — мороз никак не отпускает.

Недели две ждали мы оттепели и наконец дождались. Еще с утра нахмурилось, солнце спряталось за низкие лохматые тучи, сразу потеплело, и пошел снег.

Он шел с перерывами почти весь день и вечер, перестал только к ночи, будто по заказу. Но небо не разъяснилось, и было все так же тепло.

— Ну, Юрка, — сказал мне вечером Коля, — если ночью снег не пойдет, след ночной не засыплет, пороша завтра будет мировая. Обязательно идти надо.

Следующий день был будничный; кроме того, мне необходимо было вечером идти в школу — мы опять готовили спектакль.

Сережа и Миша Ходак тоже чем-то были заняты. Но я решил бросить все дела и идти с Колей на охоту. Может, это уже последняя пороша в году. Я сказал о своем решении Коле.

— Вот и молодец, — одобрил он, — а дела — не волки, в лес не убегут.

Сей мудрой пословицы он твердо придерживался всю жизнь.

В этот раз нам еще очень подвезло и в другом. Мама услышала, что мы завтра собираемся на охоту, и вдруг предложила:

— А не хотите ли на лошадке поехать?

Что за вопрос — конечно, мы очень хотели!

— Ну тогда вот какое условие. Я попрошу Алексея Михайловича на денек больничную лошадь, если она у них свободна. Вы на ней съездите на охоту и кстати купите мне где-нибудь в деревне мешок картошки. А то на базаре уж очень дорогая, и половина мороженой.

На это мы, конечно, тоже согласились. Мама договорилась с Михалычем насчет лошади. Он разрешил. Все уладилось; оставалось только выбрать место, куда поехать. Ведь на лошади не пешком киселя месить, можно и подальше закатиться.

Решили поехать верст за девять, в Цуриковский лес. Там и деревня рядом; есть где лошадь оставить, есть где и картошку купить.

Вечером набили патронов, приготовили теплую одежду, чтобы завтра не возиться, и Коля ушел домой.

Наутро он разбудил меня еще задолго до рассвета. Но я уже привык к этим охотничьим ночным вставаниям. Одеваясь, я только с завистью поглядывал на Сережу. Он сладко похрапывал в теплой постели. Счастливец, ему не нужно посреди ночи вставать, одеваться, потом на холоде запрягать лошадь и тащиться невесть куда. Он счастливец! Но кто же мешал мне быть таким же счастливцем, кто гнал меня из теплой постели на холод, в лес, чтобы там бродить целый день, проваливаясь по пояс в снег, и отогревать дыханием закоченевшие пальцы, — кто гнал меня?

Охота — вот кто. Охота, именно она гнала меня по лесам и болотам и в дождь, и в снег, заставляла плутать, ночевать в лесу, по суткам терпеть голод, проваливаться зимой в прорубь, под лед, или в летний зной целый день не иметь во рту ни капли воды. Охота — вот кто мучил меня всю жизнь, но чьи «мучения» я вспоминаю всегда с душевным трепетом, с радостью, с благодарностью. Нет ничего утомительнее, порою мучительнее, но всегда при этом прекрасной охоты — охоты с ружьем, удочкой, фотоаппаратом или просто с записной книжкой!

Всякая охота одинаково увлекательна и хороша. Ведь главное в охоте совсем не добыча, а общение с с природой, умение подсмотреть, выведать ее тайны и запечатлеть их все равно как: в виде добычи, фотоснимка, зарисовки, записи… Ты подкараулил, подсмотрел, ты выведал у природы одну из ее бесчисленных тайн, хоть самую маленькую, — молодец! Значит, ты настоящий охотник. И память о каждой из этих охот ты сохранишь на всю жизнь. А трудности — холод или зной, дождь или снег… да это только увеличивает прелесть охоты, делает ее еще увлекательнее. Намокшая одежда дома высохнет, замерзшие руки и ноги отогреются, голод и жажду легко утолить. А вот воспоминания о пережитых на охоте минутах, как лучшая, самая ценная добыча, останутся навсегда с тобой.

Охота — вот кто с самого детства выгонял меня из постели еще до рассвета и кому я так благодарен за неповторимые часы, проведенные не в комнате со спущенными занавесями, а на речке или в лесу.

Ну, довольно об этом, и так заболтался. Но пусть мне простит читатель это невольное отступление. Ведь это, по существу, совсем не праздное отступление, а все тот же разговор о начале пути, который я выбрал себе на всю жизнь, — пути следопыта-натуралиста. Он-то и начался именно на рыбалке и на охоте.

Итак, мы с Колей быстро запрягли лошадку в розвальни, настелили туда побольше соломы, посадили собак, сели сами и покатили.

Дорога была легкая, лошадка добрая, так что доехали мы за какой-нибудь час, не больше.

Очень было красиво, когда подъезжали к Цуриковскому лесу. Уже совсем рассвело. На востоке небо затянулось прозрачной дымкой облаков, и сквозь них просвечивала заря.

Она была ярко-розовая, но не холодная, не жгучая, как зимой в сильный мороз, а, наоборот, уже почти по-весеннему теплая. И лес, весь густо занесенный снегом, был тоже какой-то не зимний, очень солнечный, такой уютный, притихший.