Провел он с нами только одно занятие, да и то к концу почти все ребята разбежались. Больше теорию музыки мы не слушали.

Итак, на целых два года школа просто-напросто целиком выбыла из нашей, ребячьей, жизни.

Забегая вперед, хочу сказать, что этот двухлетний перерыв в занятиях принес всем нам, ребятам, огромный вред. И не только тем, что мы потеряли даром два учебных года; еще хуже оказалось то, что за это время мы все так распустились, что потом с огромным трудом привыкали вновь к нормальной жизни. А некоторые, отвыкнув от систематических, регулярных занятий, и вовсе не смогли дальше учиться, поступили куда-то работать и, в конечном счете, так и не доучились.

Но это понятно мне теперь, спустя почти полвека. А тогда! Все мы, мальчики и девочки, только радовались, что кончилась проклятая школьная муштра и наконец-то можно от нее отдохнуть.

В общем, посещать школу было не очень интересно. Уж лучше пойти в нардом — вот где жизнь действительно била ключом.

После печального окончания моей первой любви я опять стал целые дни проводить в нардоме. Пристройка к зданию была уже закончена. Во второй этаж этой пристройки и перенесли сцену, освободив таким образом весь зал. Его тоже отремонтировали, стены покрасили масляной краской в очень красивый оранжевый цвет. Заново покрашенный потолок так и сверкал ослепительной белизной. В двух концах с него свешивались массивные люстры с электрическими свечами. На стенах были укреплены канделябры с электрическими лампочками. И на сцене, и в фойе, и в коридорах — всюду было тоже проведено электричество. Да неужели же оно действительно загорится в Черни?! Ведь в нашем городе даже газокалильные лампы имелись, пожалуй, в пяти-шести домах, не больше. А тут вдруг настоящее электричество, прямо как в Москве.

Я смотрел на все эти лампочки, провода, выключатели и прочие диковины, смотрел с изумлением, с восхищением, но в душе не верил. Наверное, в конце концов скажут: чего-то не хватает, чего-то не удалось достать; и, на поверку, с электричеством выйдет то же, что у Михалыча с мотоциклетом.

Но главный инициатор всей этой «электрической затеи», Сергей Леонидович Благовещенский, по-видимому, твердо верил в успех своего дела. Окруженный многочисленными добровольными помощниками, он весь день, с утра до поздней ночи, проводил в нардоме.

Помимо хлопот с установкой электростанции, с проводкой электричества, он еще заканчивал оборудование новой сцены и прилаживал им же самим написанные новые декорации.

И, помимо всего этого, он еще участвовал в готовящейся постановке новой революционной пьесы. И ней он играл одну из основных ролей — рабочего-революционера.

Миша и Ваня, его братья, помогали ему по части устройства сцены и в пьесе тоже участвовали. Вот только насчет электричества — уж в этом деле, увы, ничего не смыслили: ведь оба студенты-медики, какие же из них электромонтеры! Ребята-добровольцы, помощники Сергея Леонидовича, и те были куда больше осведомлены во всех этих технических делах.

В общем, все работы: и по освещению здания, и по оборудованию сцены, и по подготовке спектакля, подходили к концу. Торжественное открытие нардома намечалось к празднованию годовщины Октябрьской революции.

Во всех этих интересных делах я, увы, почти совсем не принимал никакого участия. Электротехника мне была чужда, а об участии в спектакле и мечтать нечего. Во-первых, здесь, в народном доме, нашлись желающие и постарше и потолковее меня, а кроме того, я все лето прогулял и не показывался. В народный дом теперь уже поздно со своими услугами нос совать. Оставалось только скромно участвовать в струнном оркестре, да и тут все репетиции оркестра, разучивание новых вещей давно уже было кончено, и в оркестре-то я только что числился.

Но все же, пользуясь правом участника-оркестранта, я теперь постоянно заходил в нардом. Сидя в уголке темного зала, я с завистью наблюдал за тем, что творилось на сцене, где Сергей Леонидович репетировал с другими артистами сцены боев революционных рабочих с полицией.

Как мне хотелось перебраться из своего темного уголка туда, на сцену, принять во всем этом самое деятельное участие! Но как это сделать? С чего начать? Как предложить Сергею Леонидовичу свои услуги? Да он, пожалуй, и не примет, скажет еще: мало тут вас, ребят, шатается, если все в артисты полезут, тут и сцены не хватит; сидите лучше дома, не мешайте мне дело делать.

Вот я и сидел в своем уголке и только с завистью наблюдал за тем, что происходит на сцене. Там и теперь на репетициях было очень интересно, а что же будет, когда по-настоящему установят декорации и все это осветится ослепительным электрическим светом, — какое это будет необыкновенное зрелище!

Холодные ветры быстро сорвали листву с деревьев, а мелкий въедливый дождик плотно прибил ее к земле. Наступила пора чернотропа — самая лучшая пора для охоты с гончими.

Мы, вся пятерка закадычных друзей, — Коля, Миша, Копаев, Сережа и я, уже несколько раз побывали на охоте. Коля и Копаев даже убили каждый по парочке зайчишек. Миша — одного. А мы с Сережей еще и зайчиной шкурки не потрогали.

Как-то в субботу погода выдалась особенно хороша: тихо, тепло и влажно, не то легкий туман, не то изморозь подернула крыши домов и сараев. В воздухе особенно сильно запахло прелой листвой.

— Если и завтра такая же погода, — радовался Коля, — мы зайцев прямо руками ловить будем.

На охоту вышли, как обычно, затемно. Погода была сырая и теплая.

— Гончим — одно удовольствие, — деловито говорил дорогой Копаев, — и ногам мягко, и след на сырой земле чуять легко.

В этот раз мы решили пойти охотиться в Бековский лес. До него от Черни верст пять, а то и поменьше. А главное, идти удобно, до самого леса шпарь по шоссе. Вот мы и зашпарили. Бедняжка Копаев, сами коротышка, даже пардону запросил.

— Ребята, малость потише! Ей-богу, не могу поспеть, впору хоть бегом беги.

— Ничего, лучше брюшко протрясешь! — отвечал ему Колька, но шаг все же убавил, понял: нужно старика пожалеть.

Копаев всем нам в отцы годится, а все хорохорится, никак от молодежи не отстает.

Наконец в тусклом сером рассвете показались верхушки Бековского леса. Мы пришли как раз вовремя, ждать не нужно, гончих пускать самое время. Коля отвязал собак и, подсвистывая им, первым скрылся в лесу. Я последовал за ним.

Мягко ступает нога по влажной опавшей листве. Кругом тишина, только еле слышится какой-то неясный шорох. Это шуршит, оседая на ветви деревьев, ночной туман. Изредка шлепнется на землю тяжелая капля осенней лесной капели. Но все эти звуки совсем не нарушают, скорее даже подчеркивают тишину сырого мглистого утра.

Как мы полагали, собаки подняли зайца очень быстро и погнали дружно, споро, ни на секунду не сбиваясь со следа. Косой дал по лесу широкий круг, на втором выскочил на Копаева и был убит.

А дальше дело не заладилось. Собаки опять подняли русака. Но, видно, наткнулись на старика, который отлично знал местность верст на двадцать в округе. Он и пошел колесить из одного леса в другой.

Гончих давно уже не было слышно. Мы собрались все вместе, гадая, куда же идти, где может теперь крутиться проклятый русачише. Пока думали да гадали, заходили то в один соседний лесок, то в другой, полдня и прошло.

— Вот те и чернотроп! — негодовал Коля. — Вот те и охота первый сорт! А попался такой стрекулист — все дело враз изгадил. Теперь хоть и вернутся собаки, да какой в них толк, небось все силы у них повымотал… Бери на смычок, веди домой.

Мы все приуныли.

— Да вон собаки! — радостно крикнул Миша Ходак.

^{Гончих пускать самое время.}

Действительно, по лугу прямо к нам бежали Зулейка и Секрет, бежали не спеша, трусцой, видно, как следует приустали. Где-то сбил их со следа проклятый косой. Дешево отделался, цел-невредим остался, а вот нам всю охоту испортил.