Дойдя до шоссе, Коля спустился в кювет, разгреб валенком глубокую яму, бросил туда обоих гусей. Завалил их снегом, затем выбрался на шоссе и весело крикнул мне:

— Порядочек! Вылезай, Юрка, пошли в деревню. Охотиться больше не будем. Видишь, в лесу снежище какой! Гончаки наши совсем заморились. — Он лукаво подмигнул мне. — Дичинка и так есть, хороша дичинка! Поскорей забрать надо, а то еще, глядишь, собаки какие разроют, сожрут — все дело изгадят.

Он скорым шагом направился в деревню. Я поспешил за ним, а в голове вертелась одна и та же тревожная мысль: «А ну как в деревне видели, как наши собаки шуганули в лес гусей? Вот скандал-то поднимется!»

Мы подошли к первому домику. Наша лошадь, запряженная в сани, спокойно ела сено.

Завидя нас, из дому вышел хозяин, вынес уже заранее приготовленный мешок картошки. Мы расплатились, уложили картошку в сани, посадили туда же собак.

Из домика выбежали ребятишки, начали рассматривать Колиного зайца, удивлялись, какие у него длинные уши и большие задние ноги. Хозяин тоже с любопытством разглядывал зайца. Подошли еще какие-то ребята. Все было тихо, мирно, значит, никто не видел, что случилось со злополучными гусями.

И вдруг об этом ни с того ни с сего заговорил сам Колька. Отвязывая от изгороди лошадь, он неожиданно спросил у толпившихся вокруг саней ребятишек:

— Чьи это гуси у вас в деревне, табун целый?

— Поповские, — хором отвечали ребята, — отца Михаила. Он вон, у церкви, живет. И гуси его, все по гумнам ходят, зерно подбирают.

— Так вот, бегите к отцу Михаилу, — сказал Коля, делая нарочито серьезное лицо. — Объясните ему, что его гуси не хуже мужиков взбунтовались да и подались из деревни прямо в лес.

В ответ на эти слова ребята переглянулись и захихикали.

— Вы чего зубы-то скалите? — прикрикнул на них Коля. — Я правду говорю. Живо к попу бегите. Доложите все, как я сказывал.

Ребята, пересмеиваясь, толпились на месте. Наконец один, постарше, промолвил:

— Да неужто гуси в лесу живут? Они на пруду плавают, когда лето. А в лес им зачем — еще лиса сожрет.

— Вот и я говорю — сожрет. Живо к попу бегите!

Видя, что ребята не идут, Коля махнул рукой.

— Да что с вами зря лясы точить, сам сбегаю! — И он, не отвязав лошадь, отправился в домик возле церкви.

— Ишь что придумал: гуси взбунтовались, в лес на житье улетели! — пересмеивались ребята.

«Зачем он все это затеял? — недоумевал я. — Уж натворили невесть чего, ехать бы поскорее, пока шею не намылили. А он к попу зачем-то отправился. Сам на скандал напрашивается».

В это время из домика показался Коля. Его провожал вышедший на крыльцо пожилой человек в длинной поповской одежде.

Коля, жуя на ходу яблоко, подошел к нам, отвязал лошадь и уселся в сани. Мы тронулись. Выехали из деревни. «Слава богу, что все благополучно кончилось», — облегченно вздохнул я.

— Хочешь яблочко? — предложил Коля.

— Откуда они у тебя?

— Поп угостил. Во! Полны карманы набил. Это он на закуску дал. Сперва стаканчик кагора поднес, а уж яблок потом в карман напихал.

— Да за что же он тебя так потчевал?

— Как — за что? За гусей. Что я ему объяснил, где его гуси находятся. Сначала не поверил, а потом и говорит: «Наверное, ребятишки-баловники их распугали, вот они дунули куда зря». Я говорю: «Наверно, что так. Только их из леса теперь не больно вызволишь. Они там в самой чаще, в кустах сидят. Их там голыми руками никак не взять». — «Как же быть?» — спрашивает. «А вот как: берите, отец Михаил, ружье и открывайте там на них охоту». — «Да я, говорит, и ружья за всю жизнь в руках не держал, потому как сан мой никакого убийства не дозволяет». — «Ну тогда, говорю, подыщите кого-нибудь из местных охотников себе в компанию. Вдвоем еще сподручнее: один загоняет, а другой на мушку берет». — «Это верно, говорит, только кого же вместе с собой пригласить? Может, вы согласитесь, я уж вас отблагодарю». — «Не могу, говорю, отец Михаил. Во-первых, в город тороплюсь по неотложному делу, а во-вторых, я охотник зайчиный, дикого зверя стреляю, а на домашнюю птицу у меня и рука не поднимется». Вот тут-то он расчувствовался и кагорцем меня угостил, и яблочками. — Коля беззаботно расхохотался.

— Как же тебе не стыдно над человеком издеваться! — возмутился я. — Его же гусей побил да его же еще и дурачишь.

— Да чем же дурачу? — в свою очередь, возмутился Коля. — Во-первых, эти гуси уже не его. Раз уж они в лес залетели, — это уж не поповские, а дикие, можно сказать, лесные гуси. Значит, и охоту на них открывать дозволено. Сперва мы поохотились, а потом я попу предложил. Уж если хочешь знать, это теперича Лисицыны гуси. Это мы не у попа, а у лисоньки часть ее добра позаимствовали.

Мы подъехали к месту, где были зарыты в снег злополучные гуси.

— Ну-ка, подержи лошадь. Я сейчас. — Коля передал мне вожжи, спрыгнул в кювет, вытащил оттуда свою добычу и кинул в сани. — Эх, хороша дичина! — еще раз похвалил он.

Мы быстро докатили до города и прежде всего заехали к Коле, отвели в сарай собак. Потом Коля вынул из саней добычу. Зайца и одного гуся взял себе, а второго подал мне:

— Получай свою долю.

— Какую долю? Я не возьму.

— Бери, бери, не кочевряжься! Ведь ты их в лесу нашел, значит, свою долю имеешь.

— Да как же я его домой принесу? Поехал за зайцами, а привез гуся. Что говорить, если спросят?

— Скажи все, как было, — серьезно ответил Коля. — Погнали, мол, гончие зайца. «Стою жду. Гляжу, катит на меня, да какой-то чудной: ножки коротенькие, шея длинная, что за чудище?! Я приложился — хлоп его. Подбегаю — а это не заяц, а гусь. Вот и привез. Смотрите сами».

— Нет, я не возьму. И Михалыч, и мама рассердится. Ни за что не возьму.

— Эх, дура ты, дура! — сокрушенно покачал головой Коля. — От такой закуски отказываешься. Да я бы за такую закуску любого зайца отдал. Ну, хочешь заместо гуся зайца? Скажи, сам убил.

Вот это было соблазнительное предложение., Очень соблазнительно и очень страшно. Сейчас Михалыч начнет расспрашивать по порядку, как он выскочил да как я стрелял… Когда убьешь сам, все так перед глазами и стоит. А тут неизвестно, что и рассказывать.

С болью в сердце я и от зайца отказался.

— Вот уж баба рязанская! — презрительно бросил Колька. — Тебе бы чулки штопать, а не на охоту ходить. Чего жеманишься — сбрехать не сумеешь? Эх, ты! — Он помедлил, видимо подыскивая мне подходящее прозвище, и, не подыскав, только рукой махнул.

«Хорошо еще, что он мое прежнее, «Пупочка-мумочка», не знает, — подумал я. — А то бы мне теперь от этой «мумочки» весь век не отделаться».

Но Коля, видимо, не очень огорчился, что я не взял ни гуся, ни зайца. Он все отнес к себе домой, потом вернулся, и мы поехали к нам отвезти маме картошку и поставить на место лошадь.

Мама поблагодарила Колю за картошку.

— Ну как, ничего не убили? — поинтересовалась она.

— Юрка — ничего, — сказал Коля, — а я три штучки стукнул.

— Да вы шутите?! — не поверила мама.

— Вот честное, благородное слово, — спокойно ответил Коля. — Спросите хоть Юру. Он не соврет. Я даже одного ему предлагал: «Свези, мол, мамаше». Да он что-то заробел, не взял.

— Он не шутит? Правду говорит, что трех убил? — спросила меня мама.

— Нет, не шутит, — мрачно ответил я, поражаясь Колькиному нахальству: уж лучше бы помалкивал.

В старое, дореволюционное время на сцене с большим успехом шла веселая музыкальная пьеса «Иванов Павел». Главный ее герой — лентяй-гимназист. Он никак не может освоить премудрость учения. Один из его основных врагов — это буква «ять». Этому врагу посвящена целая ария на мотив популярной в то время песенки: