Лошади добежали до реки — бултых в нее! Рады — в воде прохладно, хорошо. Ребята, что табун пригнали, прямо верхом на лошадях в речку. Какую-то игру затеяли, стараются друг друга с коня сбить, искупать прямо в одежде.

Я сижу на берегу, гляжу на них, и так завидно стало. Терпела, терпела и не выдержала. Подбежала к ним, кричу: «Примите меня в свою компанию!»

Сначала они замялись. Что за чудо — откуда такая явилась? А потом один кричит: «Ладно, давай сюда, полезай на того мерина, он смирный. Вон, с уздечкой стоит».

Я подбежала к мерину. Он и вправду смирный. Стоит в воде у самого берега, будто дремлет. Я-то никогда сроду верхом не каталась, да еще без седла. Ну, думаю, где моя не пропадала, схватила его рукой за уздечку, другой за гриву, вскарабкалась кое-как, уселась поудобнее, поводья, как вожжи, натянула: «Но, поехали!» — да еще пятками его пришпорила — и прямо к ребятам в бой!

Они все загалдели, заорали — и на меня в атаку, сразу в воду спихнули, обратно сесть никак не дают. Вся я с ног до головы мокрая-премокрая. «Нет, говорю, так не дело, так я с вами не вожусь. Всем на одну нельзя». Хотела уж из воды вылезать… «Верно, кричат, так не годится! Партия на партию нужно. В какую партию ее примаем?!»

Тут уж совсем по-другому дело пошло. Каждая партия меня к себе хочет, чуть не подрались из-за меня. Потом уж жребий кинули. Я опять на своего мерина влезла. Опять началось сражение.

— Ну, кто ж кого победил? — не вытерпел я.

— Никто никого, — рассмеялась Соня, — «всем сестрам по серьгам досталось». И они нас, и мы их так в воде извозили — хоть выжимай. Потом ребята табун в деревню погнали, а я сняла свое платье, выстирала его тут же в реке, на куст сушить повесила. Хорошо, что день жаркий — быстро высохло. Оделась, домой пришла. Тетя как глянула — только руками всплеснула: «Да кто же тебя так разукрасил?»

Я в зеркало посмотрела: ну и ну! На лбу синяк, под глазом другой, губа разбита. Как же я ничего не почувствовала? Вот что значит «в пылу сраженья»! С этого раза я так с ребятами подружилась: куда они — туда и я. И в ночное вместе с ними ездила. Вот где здорово-то! Ночь, тишина, луга кругом, речка вдали. Сидим у костра, картошку печем, разные страши друг другу рассказываем. А под утро в свитку поплотнее завернешься — и спать. А утро-то какое! Солнце из-за леса выглядывает, сперва чудное такое, красное, будто не выспалось. И совсем не такое яркое — даже смотреть на него можно. Потом уж, когда повыше поднимется, тут как следует разгорится. И сразу теплее станет. Сядешь, бывало, на лошадку, какая побойчее, и айда в деревню. Кругом только топот, весь табун тут же несется — хорошо! Я бы так всю жизнь жила, только вот что жаль… — Соня вдруг сделала печальную рожицу и замолчала.

— Что жаль? — спросил я.

— А то жаль, что я не мальчишкой родилась, — ответила Соня и беззаботно рассмеялась. — Ничего, я и так на мальчишку похожа! Правда, похожа?

— Не очень, — нерешительно протянул я.

— Как так — не очень? — накинулась на меня Соня. — Почему «не очень»? А я хочу на мальчишку походить. Говорите, что похожа, ну, слышите, сейчас же говорите! — Соня неожиданно стащила у меня с головы кепку, надела себе на голову, спрятав туда же свои косы.

— Вот теперь очень похожа! — с радостью ответил я, и мы оба расхохотались.

Болтая так, мы дошли до поляны и там расположились отдохнуть. Девушки, оказывается, захватили с собой из дома хлеба и колбасы. Теперь, после длительной прогулки, это было очень кстати. Мы с аппетитом принялись за еду. Жаль только, чайник с собой не взяли. Можно было бы на славу попировать. Ну, да не беда. Неподалеку оказался небольшой лесной родник. Мигом смастерили из бересты ковшики и напились чистой родниковой воды. Еще лучше чая! Чай каждый день пьем, а такую воду в Черни и не сыщешь.

Сидя на полянке на солнышке, я глядел то на Соню, то на Тоню и невольно сравнивал их: до чего же они были не похожи друг на друга! Тоня, в противоположность сестре, была вся какая-то беленькая, к ней и загар-то не приставал. А волосы светлые, с золотистой рыжинкой.

Вот сидят рядом. Ну ни чуточки не похожи, и характер-то, наверное, разный. Тоня немножко медлительная, даже как будто вялая, уж ее мальчишкой никак не назовешь…

«Но как же это Сережа влюбился в Тоню, а не в Соню? — неожиданно подумал я. И тут же другая мысль: — А что, как он в Соню влюбится, что тогда будет?» При одной этой мысли мне сделалось даже нехорошо.

— Вы что это вдруг нахохлились? — участливо спросила Соня.

«А может, и не влюбится», — быстро подумал я и сразу повеселел.

Отдохнув, мы начали играть в салочки. Было очень весело, только салочки получились не совсем обычными: я салил только Соню или она меня, а Сережа — Тоню, и наоборот. Но никто из нас не удивлялся необычности этой игры. Просто всем четверым было очень хорошо и весело.

Потом Соня вдруг вспомнила про цветы. Они с Тоней начали их собирать, а мы с Сережей им помогать.

Смотрю, Сережа тащит Тоне целый пук крапивы. Тоня не растерялась, поблагодарила, взяла. А потом Сережу этой же крапивой!.. Он уж «сдаюсь» закричал.

Тут мы с ним наперебой стали тащить девушкам для букетов все, что на глаза попадется. Конечно, все, кроме цветов.

Хохот, визг, писк! Только эхо далеко разносит голоса по лесным отверткам.

Мы с Сережей вступили в соревнование — кто чуднее «цветок» для букета найдет. Чего только мы не тащили: и крапиву, и репейники, и чертополох… Наконец, лазая по кустам, я увидел замечательную сухую коряжину, совсем как старик лесовик — с носом, с крючковатым подбородком, вместо волос сучья и ветки во все стороны торчат.

С огромным трудом я вытащил из земли эту коряжину и тоже преподнес Соне для букета.

— Да это настоящий леший! — обрадованно закричала она. — Смотрите, и нос, и космы во все стороны! Я обязательно его домой отнесу, поставлю возле своей кровати, пусть он меня ночью сторожит.

Я был очень доволен, что мой дед-лесовик Соне понравился, даже будет стоять у ее кровати и охранять ее сон. Но ведь этого лесовика я нашел. Может, Соня поглядит, ложась спать, на него да и вспомнит о том, кто его для нее разыскал.

Когда шли из леса домой, я нес лесовика и даже украдкой шептал ему, чтобы он хорошенько сторожил ночью Соню. И еще шепнул, чтобы он почаще напоминал ей обо мне.

Мы распрощались с девушками на перекрестке неподалеку от их дома. Тоня забрала оба букета и понесла их, а Соня потащила моего деда-лесовика. Пока девушки шли к дому, мы стояли на углу и смотрели им вслед.

«Если Соня обернется у калитки, — подумал я, — значит, будет все хорошо…»

Я не успел окончательно додумать, что именно будет хорошего, Соня взялась за ручку калитки, обернулась и помахала мне рукой. Тоня тоже обернулась и закивала на прощание. Мы с Сережей потихоньку пошли домой.

Пообедали. Ну что же дальше делать? Впереди целый вечер: хороший, солнечный, теплый. Но какой же в нем прок? Соня с Тоней в городской сад не придут. У них вечером дома какие-то дела. Чем же нам заняться?

— Знаешь что, — неожиданно сказал Сережа, — в городской сад сегодня не пойдем, наших там все равно не будет. Хочешь на вечернюю зорьку, порыбачить?

— Не хочется что-то, — ответил я.

Сережа удивленно взглянул на меня. Потом хитро усмехнулся и участливо спросил:

^{Потом Соня вспомнила про цветы.}

— Что, заело?

— Кто заел, кого? — в свою очередь, переспросил я, будто не понимая, на что он намекает.

— Да это я так, между прочим, — ответил Сережа и, многозначительно подмигнув, добавил: — Такие-то, брат, дела. А ты еще говорил: «Рыбалка дороже всего на свете!» Ан, на поверку, не очень-то дороже. Твой Мишка и тот на тебя рукой махнул.

Я ничего не ответил. Не хотелось спорить. Да и вообще я даже не мог понять, как Сережа о таких вещах может говорить в каком-то легкомысленном, шутливом тоне.