Все это не имеет отношения к Махмуду, иракцу с седеющей бородой и желтыми от сигарет пальцами. Он закуривает каждые пять минут, как по часам. Не тушит сигарету, пока фильтр не начинает жечь ему пальцы.

Пять лет назад он работал переводчиком у американцев, пока их враги не приговорили его к смерти. Американцы не могли или не хотели помочь.

— Существует программа помощи бывшим переводчикам, но одному Аллаху известно, почему меня она не коснулась, — говорит он. — Двое моих коллег погибли. Ждать было нечего. Я взял жену, пятилетнюю дочь, и мы бежали.

Оруч Улусой, юрист из Измира, оказывающий помощь иммигрантам, предупреждает меня:

— Не верьте их историям. Они не рассказывают правду. Правда для них слишком опасна.

Но достоверности рассказу Махмуда добавляет прекрасное британское произношение. По его словам, двоюродный брат из Германии выслал ему тысячу евро. Родственники в Ираке насобирали столько же. Хватило, чтобы фурой доехать до Стамбула.

— Жену и ребенка я отправил в Грецию, — говорит он. — Первую лодку развернула береговая охрана. Вторая дала течь, они еле успели вернуться к берегу.

Если верить Махмуду, третья попытка оказалась успешной.

— Хорошо, что все удалось, потому что kacakci, то есть контрабандист-перевозчик, берет плату за три попытки. Такая рекламная акция, как в супермаркете. Но если три раза не вышло, платишь заново, — говорит Махмуд.

Его жена уже в Мюнхене. Махмуд застрял в Стамбуле. Он знает здесь всех, от мелких жуликов и сутенеров до контрабандистов. Благодаря ему мне удается узнать очень много.

Махмуду нужно собрать две тысячи евро. Он преподает английский. Помогает продавать краденые паспорта. Поставляет клиентов контрабандистам. Лопатой денег не гребет, но если все сложится хорошо, через год будет уже в Германии. Деньги — сегодня для Махмуда это главное. Поэтому, когда я говорю: “Помоги мне найти Юсуфа”, Махмуд не спрашивает, кто такой Юсуф и зачем я его разыскиваю. Он спрашивает только: “Сколько ты мне заплатишь?”

Заплатить ему я не могу. Он разводит руками, тушит докуренную почти до фильтра сигарету и уходит.

Существует два Стамбула.

Первый принадлежит туристам, пятизвездочным отелям и любителям развлечений. Орхан Памук ищет в нем источники своей ностальгии, а обвешанные фотоаппаратами японцы фотографируют здесь каждый миллиметр. Ежегодно сюда приезжает более десяти миллионов людей с фотокамерами. Всего в Турцию — тридцать миллионов. Почти десять процентов турецкого бюджета — из их кармана.

Но не одни только туристы любят Турцию. В последние годы она стала раем для бизнесменов, которых привлекает почти семипроцентный рост турецкой экономики. И для политиков, которые замечают ее усилия примирить Европу и Азию.

Такой Стамбул и такую Турцию премьер Эрдоган называет мостом между Востоком и Западом.

Но настоящий мост сегодня — это другой Стамбул. Чтобы его увидеть, нужно свернуть с туристического маршрута в боковые улочки и внимательно смотреть по сторонам.

Тогда вы заметите африканцев, которые из последних сил тянут тележки, груженные ломом. Китайцев, которые режут по подвалам огурцы для кебабов. Индийцев, которые продают поддельные духи и у которых никогда не исчезают мешки под глазами. Эти люди готовы терпеть собачью жизнь, потому что мечтают о Европе. Они верят, что наше богатство — а в их глазах Польша тоже богатейшая страна — лекарство от всех их проблем.

Эти люди застряли на мосту, о котором говорит турецкий премьер. Сколько их здесь живет, никто даже не пытается подсчитать. Ученые высказывают предположения, что через чистилище Стамбула ежегодно проходит от полумиллиона до двух миллионов иммигрантов.

“Мы работали на фабрике по шестнадцать часов, — этого беженца из Китая цитировала вся стамбульская пресса. — Хозяин дал нам ночлег в будке за фабрикой. На восемнадцать человек у нас было четыре кровати и один стул. Через три месяца он прогнал нас, ничего не заплатив. Хуже всего не то, что он не заплатил, а то, что с тех пор мы живем на мусорной свалке”.

С Юсуфом я познакомился семь лет назад в одной дешевой стамбульской гостинице. Ему было столько же лет, сколько мне, он носил длинные волосы, убранные в хвост, и бороду, делавшую его похожим на Рышека Риделя[3]. Мечтал он об одном — попасть в Европу.

Он приехал из Ливии (туристическая виза в Сирию, оттуда — с контрабандистами). Я удивился, потому что из Ливии в Италию контрабандисты тоже плавают, а выходит дешевле.

— Я боюсь воды, — смущенно сказал Юсуф.

Стесняться было чего. По его словам, он должен был сесть на первую лодку и либо умереть, либо доплыть. Вместо этого он тратил время и деньги своего отца.

Ради семьи он был готов на все.

— Но мне пришлось уехать, — подчеркивал он, вглядываясь в разделяющий Европу и Азию Босфор. — Чтобы привести в дом жену, нужно иметь деньги на ее содержание. В Ливии я был учителем. Я даже себя прокормить не мог.

Однако долго оставаться серьезным у Юсуфа не получалось. Он быстро менял тему. Расспрашивал меня о польских девушках, фильмах, заработках. Что бы я ни говорил, глаза у него загорались, как огни кораблей на Босфоре. Потом он прикидывал, сколько ему пришлось бы работать в Ливии за польскую зарплату, и с одобрением присвистывал.

Отличным парнем был этот мой Юсуф. Когда у него закончились деньги, хозяин гостиницы предложил ему работать в ночную смену. Бывая в Стамбуле, я обязательно заходил проведать его и выпить с ним кофе.

— Стамбул — удивительный город, — говорил он. — Тут можно встретить тех, кто поделится с тобой последним куском хлеба, и тех, кто вырежет у тебя почку и бросит подыхать в канаве.

Юсуф искал первых. Надеюсь, что нашел, потому что год назад он прислал мне сообщение: “Я учусь плавать:)”.

Я спросил: “Едешь дальше?” В ответ снова: “:)”.

Больше он не проявлялся. Из гостиницы, в которой он проработал семь лет, в один прекрасный день он просто ушел.

Через два дня после разговора с Махмудом меня разбудил администратор гостиницы. В холе ждет Абдулла, мелкий жулик, который несколько дней назад пытался продать мне гашиш. У него сообщение от Махмуда: “Встретимся в полдень, то же кафе, что и в прошлый раз”.

Я прихожу на пятнадцать минут раньше назначенного срока.

— Какой тираж у твоей газеты? — спрашивает Махмуд.

— Полмиллиона.

Махмуд что-то подсчитывает в уме.

— Я тебе помогу, — наконец говорит он. — Но и тебе придется для меня кое-что сделать. Что? Узнаешь, когда придет время. А теперь пойдем прогуляемся.

Мы допиваем кофе и выходим. Начинаем с Эминёню — паромной пристани, откуда за полторы лиры можно переплыть на другой берег Босфора, в Азию. Здесь стоит мечеть Йени-Джами. За ней начинается рынок. Перед ней — площадь.

— Карманники с этой площади специализируются на паспортах, — говорит Махмуд.

Потом объясняет, что рынок паспортов капризен, как турецкая биржа. Польский паспорт пять лет назад стоил столько же, сколько таджикский, то есть гроши. Но Польша вошла в Евросоюз, а затем в Шенген. И сегодня за книжечку с орлом иммигранту придется выложить тысячу долларов, а то и полторы.

Самые дорогие паспорта — немецкие и итальянские: две с лишним тысячи. Неплохо идут иранские. Их легко получить, Иран ведь граничит с Турцией, и они дают право въезда в Боснию. Из Боснии рукой подать до Италии. А в Италии у каждого ливийца найдутся родственники или знакомые.

— О, гляди! — Махмуд показывает на седого мужчину, с виду американца, вокруг которого внезапно начинают крутиться какие-то люди. — Курды вышли на дело, — говорит Махмуд. — Эти настоящие профи. Они из трусов паспорт достать смогут. — И хотя, кажется, на сей раз американцу повезло, Махмуд все равно с восхищением кивает головой.