В письме Мюневвер к Джойс еще больше горечи: “Сегодняшний Назым — паша, у которого две жены. А я такая глупая…”

Спустя годы Джойс вспоминала: “История о любимой жене и сыне, которой он терзал наши сердца, камнем упала на дно колодца”.

Мюневвер покинула Польшу во время антисемитской кампании 1968 года. Ее никто не выгонял, хотя в ее венах и текла еврейская кровь по материнской линии. Но ей была неприятна атмосфера, воцарившаяся на берегах Вислы.

В Париже она переводила турецкую литературу на французский, в том числе перевела почти всего Хикмета. Ее переводы признаны критикой. Своим немалым успехом на берегах Сены Хикмет обязан прежде всего бывшей жене.

В начале восьмидесятых Мюневвер первой распознала талант молодого Орхана Памука. Она перевела его тексты и открыла ему двери на Запад.

— Не нужно знать французский, чтобы почувствовать, насколько гениальны ее переводы, — говорит нобелевский лауреат о Мюневвер.

Это стихотворение Хикмет написал в Болгарии.

У него был только один ребенок. Это их с Мюневвер сын Мемед Хикмет. Когда поэт бежал из Турции, Мемеду было меньше года.

Над кроватью в московской квартире Хикмета висели две большие фотографии улыбающегося Мемеда в полосатой кофточке. Хикмет мог часами лежать в кровати и смотреть на сына.

О встрече в варшавском отеле “Бристоль” Мемед Хикмет рассказывал в интервью, опубликованном в газете Milliyet в семидесятые годы. Это единственное интервью с сыном поэта.

Во время первой встречи с семьей Назым читал стихи и рассказывал забавные истории о Кубе. Мемеда он ни о чем не спрашивал. Почти не обращал на него внимания. Для мальчика, воспитанного в культе отца, это должно было стать невероятным потрясением.

Чуть позже Мемед заметил, что отец флиртует с женщиной, сидящей за соседним столиком, и что “ему приятно, несмотря на солидный возраст, осознавать себя привлекательным мужчиной”. (Хикмету тогда было слегка за пятьдесят.)

Когда Хикмет общался с Мюневвер, Мемеда и Ренан развлекали дочери Готы Барбара и Агнешка.

Агнешка Кёхер-Хенсел вспоминала:

— Мы ходили с ним гулять. То в Лазенки, то в Старый город. Помню, как он не мог выговорить слова “листья”. Я ему “листья”, а он “листа”.

У Мюневвер в Польше было много работы, поэтому Мемед попал в интернат для детей дипломатов. Он мгновенно освоил польский язык — не только литературный, но и разговорный. Правда, не всегда мог их различить.

Агнешка Кёхер-Хенсел:

— После первого года пребывания Мемеда в интернате мы поехали на каникулы к моей тете в Крыницу Морскую. Мемед с жаром рассказывал о каком-то спиритическом сеансе, в котором участвовал и во время которого удалось вызвать духа. “Мемед, духов не существует!” — сказала тетя. “Интересно, что бы вы сказали, если бы это ваша чашка херак — и взлетела!”

Когда Хикмет влюбился в Веру, знакомый врач предупреждал его: “Если позволишь себе этот роман, не протянешь больше трех лет”.

Хикмет только улыбался.

В 1960 году он получил долгожданный советский паспорт. Наконец они с Верочкой могли пожениться. По дороге в загс водитель спросил его: “Товарищ Хикмет, неужели после стольких лет тюрьмы вам снова хочется лишиться свободы?”

И вновь ответом была лишь улыбка.

Назым Хикмет Божецкий умер 3 июня 1963 года. Ровно через три года и два месяца после заключения брака с Верой. С момента его бегства из Турции прошло двенадцать лет. До самой смерти его нога не ступала на турецкую землю.

Коммунистической партии Турции Назым вверял не только сына, но и четвертую часть авторских прав на свои произведения. Остальные три четверти получили Мюневвер и Мемед. Вере досталась подмосковная дача.

На похоронах Мемед стойко выносил многочасовые речи. И лишь когда его попросили поцеловать отца, прежде чем захлопнется крышка гроба, он разрыдался.

На протяжении пяти лет Мемед с матерью регулярно участвовали в вечерах памяти отца, то в Клубе международной прессы и книги, то в Доме писателей.

В 1968 году они вместе уехали в Париж. Мемед стал художником. В начале 1980-х их навестила Барбара Лабенцкая, старшая дочь Готы:

— Мюневвер жила скромно. Я неразговорчива, она тоже не любит изливать душу, поэтому разговор не клеился. И лишь когда пришел Мемед, я вздохнула свободней. Потом мы ехали в метро, и он все время спрашивал: “Я хорошо помню польский? Мокотовский акцент никуда не делся?” Я понятия не имела, что такое мокотовский акцент, но не хотела его огорчать и покорно поддакивала.

В 1996 году умерла Мюневвер Божецкая.

В 2002 году Мемед Хикмет Божецкий подал прошение о возвращении ему турецкого подданства. И получил положительный ответ. Сегодня он живет между Стамбулом и Парижем. С большей частью семьи он в ссоре. Они не понимают, почему он не желает рассказывать о своем великом отце.

Мне очень хотелось встретиться с Мемедом. Я нашел его турецких и парижских знакомых. Разыскал двух польских приятелей, утверждающих, что они до сих пор поддерживают с ним контакт. Добрался до его сводной сестры Ренан, которая вместе с ним провела первые годы в Польше, а сегодня живет в Стамбуле.

Все впустую. Друзья даже слушать не хотели мои просьбы о встрече с Мемедом. Их воспоминания каждые несколько минут прерывались репликами: “Это не для печати и это не для печати”. Через несколько дней — может быть, после беседы с Мемедом — они запретили мне цитировать наши разговоры.

Ренан вначале пригласила на ужин. Но в последнюю минуту извинилась и отменила встречу.

Стоило мне хоть немного приблизиться к Мемеду, как я наталкивался на непробиваемую стену, которой он отгородился от журналистов. Словно одна лишь мысль, что придется говорить об отце, причиняла ему огромную боль. Словно слишком много было в его молодости всех этих утренников, праздников, встреч в Клубе международной прессы и книги и отцовских обожателей. Словно он хотел вычеркнуть из памяти то, что он — сын Назыма Хикмета, великого поэта, коммуниста, человека, не боявшегося ни тюрьмы, ни Сталина, человека, раздававшего деньги направо и налево, но так и не сумевшего стать хорошим мужем и отцом.

Через неделю после смерти Хикмета в его пиджаке было найдено стихотворение “Вере”: