Его слова находят подтверждение в действиях Ататюрка. Он без колебаний отдает приказ солдатам стрелять в каждого, кто откажется снять традиционный головной убор — феску. “Цивилизованная международная одежда — достойная и подходящая для нашей нации, и мы все будем носить ее. Ботинки или башмаки, брюки, рубашки и галстуки, пиджаки. Конечно, все завершается тем, что мы носим на голове. Этот головной убор называется “шляпа”, — говорит Отец Турок, издав так называемый шляпный декрет.

В другой раз он критикует мусульманский чаршаф: “Я видел женщин, которые клали себе на голову кусок ткани, полотенце или что-то похожее, чтобы закрыть лицо… Какой у этого смысл и значение? Могут ли матери и дочери следовать такому странному, такому варварскому обычаю? Это зрелище выставляет на посмешище весь наш народ”.

Сулейман Акчай, историк из Стамбула, относится к его словам с большим уважением:

— Вот это смелость! Даже его собственная мать закрывала лицо! Хотя она-то до реформ не дожила.

Для рассказа о поэте, который жил в польском сейме, нам придется углубиться в еще более отдаленное прошлое. Год 1876-й. Отважный генерал Мустафа Джелаледдин ранен в сражении с черногорцами. Пуля попала в живот. Генерал умирает.

Жаль османским солдатам храброго полководца. Такого, что первым на врага бросался с одною только саблей.

Три коня под ним пали, шесть раз он сам был ранен. Первый раз — когда не был он еще мусульманином и не носил ни длинной бороды, ни тюрбана. Случилось это в предыдущей жизни. Джелаледдина звали тогда Константин Божецкий, и был он семинаристом из Влоцлавека.

Божецкий родился в обедневшей шляхетской семье и хотел стать художником. Талантом он обделен не был и два года проучился в варшавской Школе изящных искусств. Но его семье такие увлечения были не по карману. Пришлось Константину бросить рисование и пойти учиться на священника.

Однако в 1848 году молодой Божецкий сбежал из духовной семинарии и участвовал в Великопольском восстании. После подавления восстания он уехал — при помощи “отеля “Ламбер”[18] — в Турцию. Родным он ничего не сказал. Его биограф Ежи С. Лонтка в книге “Паша из Лехистана” предположил, что шляхетская семья так и не смогла простить ему побег из семинарии.

Оказавшись на берегах Босфора, бывший повстанец, как и тысячи других поляков, перешел в ислам и начал карьеру в османской армии.

Божецкий — превосходный солдат, но в историю он вошел как публицист. Уже в эмиграции он задался вопросом: Турция — это Европа или Азия? И ответил на него в книге “Древние и современные турки”.

Бернард Льюис, выдающийся знаток Турции и ее бесконечного превращения в современное государство, назвал книгу Божецкого одной из первых ласточек реформ Ататюрка. За полвека до Отца Турок Божецкий доказал, что турки — народ европейский в ничуть не меньшей степени, чем французы или поляки. Свою концепцию он назвал туркоарианством[19] и отстаивал необходимость перехода с арабского на латинский алфавит.

Пятьдесят лет спустя Ататюрк сделал в книге Божецкого несколько сотен пометок. В разделе о языке он написал: “Выполнить!”

И выполнил. Смена алфавита — одна из его великих реформ.

Ежи С. Лонтка назвал Божецкого Праотцем Турок.

“Этот поляк достоин памятника из чистого золота”, — говорил о Джелаледдине-Божецком сам Ататюрк.

Спустя полвека после смерти Джелаледдина Отец Турок заканчивает войну с Грецией и приступает к реформам. В это же время группа оборванцев бредет из Стамбула в Анкару — новую столицу. Это молодые поэты. Самый способный из них — Назым Хикмет. Его отец был генералом. Дед — последним турецким губернатором Салоник, города, в котором появился на свет Ататюрк. Прадед — тот самый Мустафа Джелаледдин-Божецкий.

Хикмет с товарищами хотят своим талантом помочь новому правительству. Ататюрку по душе их энтузиазм.

— Он призывает их писать стихи во имя чего-то, а не просто чтобы писать, — говорит Рабия Чичек. Она пишет диссертацию о довоенном периоде в творчестве Хикмета. — Имеется в виду — во имя успеха его реформ.

Хикмет восхищен Ататюрком. Однако вскоре в России вспыхивает пролетарская лихорадка. Поэт отправляется учиться в Москву. Он восторгается театром Мейерхольда, знакомится с Маяковским, проникается идеями Ленина.

Рабия Чичек:

— Спустя годы он вспоминал, что коммунистом стал по пути из Стамбула в Анкару. Именно тогда молодой избалованный юнец из богатой семьи впервые столкнулся с нищетой, впервые увидел людей, которым нечего есть. В нем постепенно крепла мысль, что именно для таких людей стоит менять мир. Из Москвы он вернулся коммунистом до мозга костей, чтобы начать на берегах Босфора пролетарскую революцию.

В 1930-е годы турецкое правительство становится все более авторитарным. Отношения с СССР еще не испорчены. Но советские товарищи вынашивают планы экспансии, в том числе в направлении Турции. На берегах Босфора такое положение дел нравиться не может.

Хикмет, как настоящий, воинствующий коммунист, за свои убеждения не раз попадает в тюрьму. Но Ататюрк не забывает, что Хикмет — внук Джелаледдина-Божецкого. Пока жив Ататюрк, поэт каждый раз быстро выходит на свободу.

Известность Хикмету приносят поэтические письма, повествователь в которых — молодой эфиоп, а адресат — его жена Таранта Бабу.

— Он тоже любил жизнь так, что готов был за нее умереть, — скажет мне много лет спустя его хорошая знакомая.

Для турецкой поэзии Хикмет то же, что Рей, Кохановский и Мицкевич[20] для польской. Такое сравнение пришло в голову его переводчице и подруге Малгожате Лабенцкой-Кёхер.

Рей — потому что, как и Рей по-польски, Хикмет одним из первых начал писать стихи по-турецки. До него на берегах Босфора процветала непонятная, витиеватая диванная поэзия. Турецкий считался языком крестьян, недостойным внимания.

Кохановский — потому что Хикмет довел турецкий до совершенства. Интересно, что читать и писать Хикмет учился еще во времена арабского алфавита. Но стихи писал только латиницей.

Мицкевич — потому что Хикмет писал о простых людях, а кроме того, в его поэзии силен дух романтизма.

Профессор Тадеуш Майда, тюрколог:

— У Хикмета невероятное чувство слова. На польский перевести его, пожалуй, невозможно: он замечательно выстраивает фразу, обыгрывает оттенки значений и фонетическое сходство слов.

Отец Турок умирает в 1938 году. Спустя несколько месяцев Хикмета обвиняют в подстрекательстве солдат к бунту. Доказательство? У одного из кадетов под кроватью нашли томик его стихов. Приговор? Двадцать восемь лет тюрьмы.

Хикмет сидит в тюрьме, а в мире бушует Вторая мировая война. Едва оседает послевоенная пыль, как Европа замирает в тени железного занавеса.

Атмосферу тех лет прекрасно передает анекдот.

— Папа, а Третья мировая война будет?

— Нет, сынок, но за мир мы будем сражаться до последней капли крови.