Так и есть. Смотри, сколько здесь продавцов кофе и чая. Будь мы опасны, они бы нас боялись и не пришли. А ведь хватило бы единственной гранаты, чтобы обвинить нас во всех смертных грехах и упечь в тюрьму лет на пятьсот.

— Не такие уж они невинные. Ты бы видел, как они мой магазин грабили. Я бы этих панков в асфальт закатал, — негодует хозяин магазина Метин. Его магазин — мыло, повидло, жевательная резинка и немного выпивки — закрыт уже неделю. Оккупировавшие парк Гези сначала стащили у него несколько коробок с печеньем, потом закрасили аэрозолем витрину, а под конец написали на защитных рольставнях ругательства, так что убытки Метин понес весьма конкретные. К тому же он невероятно огорчен. По его словам, голоса таких, как он, верных избирателей Эрдогана никто не слушает.

— Я смотрю новости на иностранных каналах, как молодые турки борются с авторитарной властью, и не верю своим ушам. Площадь Таксим сравнивают с египетским Тахриром? Вы там себе на Западе постучите по своим европейским головам! Разве можно премьера, который трижды выиграл парламентские выборы и дважды референдум, чей ставленник стал президентом страны, разве можно такого премьера сравнивать с Мубараком?! Я понимаю, что у людей есть право защищать парк. Но разве они знали планы Эрдогана? Да ведь он хотел еще деревьев в парке посадить! Ну да, в середине парка построить эти османские казармы, но вокруг парк стал бы только гуще.

— Раз все должно было быть так хорошо, что же тогда случилось?

— То же, что и всегда! С тех пор как Эрдоган выиграл первые выборы, в СМИ и за границей начались беспардонные, ничем не обоснованные нападки. Вот уже десять лет я слышу, что он исламист, что он введет шариат и превратит Турцию во второй Иран. И всем глубоко плевать, что за это время турецкая экономика вышла в мировые лидеры. Что экспорт вырос в три раза. Что у нас в три раза больше инвестиций, дорог, всего!

Я начинал пятнадцать лет назад с маленького киоска в плохом районе, а сегодня у меня пять магазинов в разных частях города. Тружусь не покладая рук и никогда не жалуюсь. Тем, что имею, я во многом обязан правительству, которое помогает малому бизнесу. Да и крупному, впрочем, тоже. Неслучайно турецкая биржа сегодня показывает самые быстрые темпы роста в мире.

— А ислам? Почему запрещают стюардессам красиво одеваться?

— Да я тебя умоляю! Будь они такими исламистами, как о них говорят, разве я смог бы продавать алкоголь? За них голосует весь восток Турции, там люди очень консервативные, алкоголь для них хуже черта, поэтому правительству приходится время от времени перед ними расшаркиваться. Там многие уже давно ворчали, что, отправляясь в паломничество в Мекку турецкими авиалиниями, они не желают видеть стюардесс в мини-юбках. Это правда сложно понять?

Но главное — наш премьер чертовски прагматичен. И управленец отличный. Вы не хотели нас в Евросоюзе? Пеняйте на себя. Уже сегодня по уровню заработной платы и жизненным стандартам мы обгоняем Болгарию и Румынию, а может, и Грецию. Еще пара лет, и Евросоюз будет умолять нас вступить в него.

— Метин, а ты знаешь, что даже в Китае в тюрьмах сидит меньше журналистов, чем в Турции? Ваш премьер — прекрасный правитель, но ведь его правда тянет в авторитаризм. Для меня протесты в парке Гези — это как желтая карточка. Как предупреждение: премьер, не иди этим путем.

— Знаешь, — Метин делает глубокий вдох и некоторое время смотрит на холодильник с алкоголем, словно хочет найти там подтверждение тому, что он вот-вот скажет, — время сейчас непростое. И по мне, пусть лучше мою страну ведут, может, и жесткой, зато уверенной рукой. До Эрдогана в нашей политике был бардак похлеще, чем в итальянской. Ни одного решения не могли принять, всем заправляла мафия. Экономика катилась в тартарары. Сейчас все это удалось изменить. Кроме того… — Метин делает паузу и переводит взгляд с холодильника с алкоголем на висящий над дверью портрет. Это портрет Мустафы Кемаля, отца современной Турции. Такие портреты висят почти в каждом турецком магазине, парикмахерской, в кабинетах врачей, госучреждениях и ресторанах. Ататюрк для турков поистине святое. — Он ведь тоже правил авторитарно, — произносит наконец Метин и переводит взгляд с портрета на меня.

Меня не удивляет, что Метин долго не отваживался вслух сравнить Эрдогана с Ататюрком. Ататюрк умер еще до начала Второй мировой войны, но для протестующих он по-прежнему остается важнейшей точкой отсчета. На окраине парка я наткнулся на двух яростно спорящих парней, на вид обоим было чуть меньше тридцати.

— Если не пойдешь с нами, значит, ты не настоящий турок, — кричит один из них. — Тебе плевать на демократию, на развитие. На наследие Ататюрка!

— Это тебе плевать на Ататюрка! — кричит второй и рвется в драку.

Друзьям приходится их разнимать, потому что они вот-вот, прямо как на деревенской свадьбе, набьют друг другу морды. С Ататюрком не шутят. В парке Гези на него ссылались почти все, кроме разве что курдов (Ататюрк перечеркнул их надежды обрести самостоятельное государство), радикальных левых и анархистов. Даже у веганов были с собой его фотографии. Даже у коммунистов был плакат, на котором между Ататюрком и Лениным стоял знак равенства.

Когда полиция решила отбить парк Гези, первым делом она в семь часов утра сбросила нелегальные баннеры с изображением Ататюрка с центра его имени. Сбросила лишь затем, чтобы повесить очередной баннер, на сей раз легальный.

— Мустафа Кемаль оккупировал бы парк Гези вместе с нами! — кричит девушка в джинсовой рубашке, увешанной булавками, и с пирсингом в носу. — Дело не в деревьях, дело в республике!

Несколько часов спустя в Анкаре премьер Эрдоган говорит очень похожие слова, выступая в меджлисе, турецком парламенте. С той лишь разницей, что слова его направлены против тех, кто оккупировал парк.

— Я с начальной школы столько не учился, сколько здесь, — радуется Метин, бухгалтер в госучреждении. Лучше не писать, в каком именно, хотя, скорее всего, его и так уволят, несмотря на больничный, выписанный ему знакомым врачом на время протестов. Но дело шито белыми нитками — Метин заболел именно в тот день, когда на Таксиме впервые разорвались гранаты со слезоточивым газом. Учреждение подчиняется мэру Стамбула Кадиру Топбашу. А тот во всем подчиняется премьеру Реджепу Тайипу Эрдогану. Вряд ли он потерпит, чтобы в рядах его сотрудников завелись раскольники, призывающие к свержению правительства.

— А мне все равно, — говорит Метин и для пущей убедительности хмурит брови и цокает, что в Турции означает крайнее неодобрение. Мы сидим перед зеленой палаткой фирмы Quechua, эту палатку он поставил со своей девушкой между буфетом, временно превращенным в пресс-центр парка Гези, и площадью с великолепным фонтаном. — В правительстве все решают люди из АКР, то есть Партии справедливости и развития. Мои коллеги по работе за обедом обсуждают, кто в какую мечеть ходит и что именно имел в виду пророк Мухаммед, когда говорил о женщинах. Я совершенно серьезно, они о таких вещах спорят. Среди нас есть несколько неверующих, но до недавнего времени мы не высовывались. Никто из моих сослуживцев на Таксим не явился. Предпочитают сидеть тихо, ведь всем известно, что лучше государственной должности ничего не найдешь.

— А чему вы учитесь в Гези?

— Много чему! Вот ты, например, знаешь, сколько горит экскаватор? Вот видишь, не знаешь. Если его не тушить, то он может гореть целый день, хотя через несколько часов в основном горят уже только шины. Сходи туда, где они хотят построить мечеть, там увидишь наш автопарк. У нас там несколько экскаваторов, трактор, грузовик. Мы его зовем Мэтр, потому что кто-то пририсовал ему отличную улыбку — прямо как в мультике “Тачки”.

Из-за премьера нам пришлось научиться защищаться от слезоточивого газа. Этими масками, которые здесь на каждом шагу продают по три-четыре лиры за штуку, можешь дома телевизор украсить. Уж лучше взять несколько бумажных платков и смочить их водой. А от газа отлично помогает лук или лимон.