Население СССР жило крайне трудно на протяжении четверти века, с небольшим перерывом-отдыхом от НЭПа до начала коллективизации. Народ привык к лишениям, к тому, чтобы недоедать, недосыпать, иметь плохое жилье. Поэтому он смог перенести такие невзгоды военных лет, которые не перенес бы ни один народ западной культуры.

Советское руководство смогло сравнительно быстро оправиться от первых ударов. Располагая преданными режиму партийными кадрами и мощной организацией органов государственной безопасности, опираясь на многолетний опыт порабощения масс и управления ими, ВКП (б) восстановила свой контроль повсюду, где он был утрачен или ослаблен. Партия сумела идентифицировать свои интересы с интересами народа и возглавить патриотический подъем.

Даже свои преступления, промахи и ошибки советское руководство сумело представить как предвидение, как мудрые мероприятия. Например, террор 30-х годов, когда погибли наиболее способные военные руководители, командиры промышленности и другие, был изображен как своевременное уничтожение «пятой колонны», «немецких шпионов», «врагов народа», как ликвидация потенциальной опоры германских нацистов среди населения СССР. Эта версия была, как известно, с особым усердием подхвачена зарубежными коммунистическими партиями и распространена либеральной антифашистской интеллигенцией Запада. Беспорядочное отступление и поражение 1941 и 1942 годов выдавались за мудрую стратегию «подвижной обороны» и тому подобное.

Победа затмила на короткое время все невзгоды, трудности и лишения. Солдаты возвращались домой с надеждой на лучшую жизнь.

...Окончилась война. Но ностальгия о прошлом, о несбывшихся планах господства (Советско-германского блока в Европе долго не давала покоя Сталину.

Еще в разгар войны, меньше чем через полгода после вторжения германских армий, 6 ноября 1941 года Сталин, пытаясь оправдать свою политику в 1939—1941 годах говорил: «Пока гитлеровцы занимались собиранием немецких земель и воссоединением Рейнской области, Австрии и т. п. их можно было с известным основанием считать националистами».

Странно было слышать эти рассуждения в устах человека, претендовавшего на роль главного теоретика идеологии «пролетарского интернационализма». Это звучало как понимание, если не одобрение.

И в самом деле Сталин также занимался (при поддержке Гитлера) «собиранием» бывшей империи Романовых: прибалтийские государства, западные части Украины и Белоруссии, входившие в польское государство, а заодно Закарпатская Украина и Северная Буковина — осколки Габсбургской монархии. Впрочем Сталин не случайно добавил небрежное «и т. п.». Оно могло относиться и к Судетской области, и к Польскому Коридору, судьба которых, как впрочем и всех «т. п.» областей должна была решаться в будущем.

Ностальгические нотки зазвучали у Сталина в совсем иной исторической ситуации. В поздравительной телеграмме Пику и Гротеволю от 13 октября 1949 года по случаю образования Германской Демократической Республики он писал: «Опыт последней войны показал, что наибольшие жертвы в этой войне понесли германский и советский народы, что эти два народа обладают наибольшими потенциями в Европе для свершения больших акций мирового значения».

Бедные другие народы Европы, не обладающие такими потенциями!

Что в действительности имел в виду Сталин, говоря о свершении «больших акций мирового значения», поведала нам его дочь Светлана Аллилуева:

«Он не угадал и не предвидел, что пакт 1939 г., который он считал своей большой хитростью, будет нарушен еще более хитрым противником. Именно поэтому он был в такой депрессии в самом начале войны. „Эх, с немцами мы были бы непобедимы“, повторял он, уже когда война была окончена... Но он никогда не признавал своих ошибок».

Все же Сталин иногда делал выводы из них. Главный практический вывод, который он сделал после войны — был отказ на будущее от общей границы с Германией. В 1941 году общая граница открыла Советский Союз для нападения Германии на широком фронте.

После Второй мировой войны Сталин вернулся к своеобразно исправленной концепции «санитарного кордона», на этот раз кордона из «братских» социалистических государств, отделяющего СССР от Германии. В ее конечном объединении Сталин вряд ли сомневался.

Восторжествовала старинная геополитическая концепция — не иметь на своих границах сильного соседа.

20 миллионов человеческих жизней — такова была цена совершенной Сталиным ошибки.

Война окончилась. Потянулись на восток из Германии, Австрии, Чехословакии, Венгрии, Польши, Болгарии эшелоны с демобилизованными советскими воинами. На станциях и полустанках встречали их с цветами, в кое-как сохраненных, а часто латанных праздничных одеждах. Лихо отплясывали на станционных платформах, растягивали меха трофейных аккордеонов и гармоней вчерашние победители Берлина и Будапешта.

И еще шли другие эшелоны, закрытые, с зарешеченными оконцами, и в них тоже возвращались советские солдаты, но из плотно запертых вагонов для скота не доносилось звуков гармони или песен. Никто не встречал этих воинов на станциях, полустанках и городских вокзалах. Тянулись эшелоны день и ночь, пришвартовывались корабли к пустынным пристаням и по сходням под усиленным конвоем сходили на родную землю советские военнослужащие — бывшие узники нацистских концлагерей. Сходили на советскую землю и те, кто вольно или невольно, но оказывал помощь немцам, служил им. Доставили тех, кто вообще в послереволюционной России не жил, но был посчитан английскими, американскими и французскими союзниками СССР за советских граждан и передан советским властям на расправу, не на суд.

К концу войны на территории Германии и других стран Европы находилось более 5 млн. советских граждан, включая оставшихся в живых военнопленных, рабочих и крестьян, вывезенных на работы в рейх, и тех, кто ушел из Советского Союза при отступлении немцев.

Согласно соглашению, подписанному в Ялте, репатриации подлежали те советские граждане, которые желали возвратиться на родину. Но предусматривалась и насильственная репатриация. Она распространялась на всех, кто был взят в плен в немецкой военной форме, кто состоял в советских вооруженных силах после 22 июня 1941 года и соответственно не был уволен из них, кто на основании достоверных свидетельств сотрудничал с врагом.

Практически эта договоренность превратилась в насильственную репатриацию всех без разбора, включая даже несоветских граждан.

Намерение советского правительства получить назад своих подданных, оказавшихся на западе во время войны, независимо от их желания, было предупредительно встречено английским правительством, а затем и правительством США. Советское правительство было озабочено тем, чтобы не только не допустить создания на западе новой политической эмиграции из Советского Союза, но и ликвидировать или разложить старую эмиграцию.

Насильственная репатриация началась вскоре после окончания войны и закончилась в основном в 1947 году. Часть бывших советских пленных, доставленных на английских судах в Мурманск и Одессу, расстреливались войсками НКВД тут же в доках. Среди насильственно репатриируемых было немало попыток самоубийства. Офицеры советских миссий по репатриации не скрывали от своих коллег — английских офицеров, что многим уготована смерть по возвращению в СССР.

Английские власти передали советским белоэмигрантов, никогда не являвшихся гражданами СССР. Даже видавшие виды офицеры НКВД, принимавшие репатриированных, не ожидали такого подарка со стороны англичан. Министр государственной безопасности СССР Меркулов говорил об англичанах: «Они и не знают, что мы их заперли на шахматной доске в угол и теперь заставили их плясать под нашу дудку, как последнюю пешку».