С. Дмитриевский, несомненный последователь главных идей Устрялова, развивает дальше идеологию «сменовеховства», изображая Сталина человеком, воплотившим в России национал-коммунизм. «Сталин», а затем «Советские портреты», рассчитанные в свое время на привлечение русской эмиграции на сторону Сталина, представляют особый интерес сегодня. То, что казалось в 1931, в 1932 году странным и невероятным, вскоре начало осуществляться Сталиным.

С. Дмитриевский констатирует: в России идет процесс — «люди, которые вначале искренне считали себя только коммунистами, стали сейчас национал-коммунистами, а многие из них стоят уже на пороге чистого русского национализма». Автор «Сталина» видит будущее России, как «народную империю», а генерального секретаря, как человека, ведущего страну к этому. «Может быть, — задает он вопрос, зная ответ, — только такой тупой таран, как Сталин, и сможет пробить для России дверь в будущее?» Диктатура Сталина для него «во многих отношениях народная диктатура». Во всяком случае, по Дмитриевскому, это власть, «гораздо более связанная с народными массами, чем любая так называемая демократия». В «народности» диктатуры, а «не только в штыках — сила сталинского строя».

Программу Сталина его биограф и апологет излагает в нескольких пунктах. Прежде всего: провести «политику максимального зажима, как в партии, так и в государственном аппарате, так чтобы все скрипело вокруг...» Затем наступает очередь осуществления идеи «красного», «пролетарского», русско-азиатского империализма. Мир раскололся на два лагеря: на лагерь империализма и на лагерь борьбы против империализма. Во главе недовольных и борющихся на смерть с империализмом становится наша страна, Советский Союз. Так, по словам Дмитриевского, формулирует совокупность своих идей Сталин. Но борьба с империализмом это борьба с Западом: «Надо догнать и перегнать ненавистный Запад — раздавить его, сломить его надменную мощь. Ради этого он готов принести в жертву не один только маленький народ, среди которого родился, но все ныне живущие поколения».

Враг демократии, враг Запада, беспощадный деспот, у «которого нет сомнений, которому никого и ничего не жаль», строит национальную народную империю. Россия, — пишет С. Дмитриевский в своей второй книге, — «постепенно все основательнее стряхивает с себя назойливую муху марксизма — и все дальше идет по пути к национальному строю. Победа Сталина была первой ступенью на этом пути, поскольку она сломала хребет основным силам боевого марксизма в нашей стране».

Для Троцкого в 1932 году, когда Дмитриевский пишет эти слова, Сталин был еще марксистом — недостаточно подготовленным теоретически, нарушавшим букву учения, но марксистом; для биографа Сталина — он был борцом с марксизмом. Правы оба: Сталин был марксистом, когда марксизм помогал ему, он был против него, когда марксизм ему мешал своими догмами. Но это верно и по отношению к сталинскому национализму. Национализм для Сталина так же страдал догмами, как и марксизм. Главным было, как верно замечает С. Дмитриевский: «Отечество у нас есть только когда и пока в нем „наша“ власть, „рабочая“, сталинская».

Национализм, марксизм все шло как строительный материал для укрепления власти Сталина, полученной им в наследство от Ленина С. Дмитриевский видел в Сталине предшественника будущего русского Цезаря, строителя будущей национальной России. Сталин был сам себе Цезарем и построил сталинское государство.

Апофеоз Сталина, его триумф празднуется в январе 1934 года на Семнадцатом съезде партии. Подведены итоги индустриализации, завершена коллективизация, окончательно прибрана к рукам духовная жизнь общества, приняты новые законы, полностью лишившие граждан свободы. За пять лет страна изменилась неузнаваемо. И больше никто не осмеливается оспаривать право Сталина на единоличную власть.

Киров, которому остается жить меньше года, назовет съезд «съездом победителей». В сентябре того же 1934 года Гитлер объявляет национал-социалистам, собравшимся в Нюрнберге, что они это — «съезд победителей».

Выступая на съезде, Сталин обещает мир и спокойствие: «Если на Пятнадцатом съезде приходилось еще доказывать правильность линии партии и вести борьбу с известными антиленинскими группировками, а на Шестнадцатом съезде добивать последних приверженцев этих группировок, то на этом съезде — и доказывать нечего, да, пожалуй, и бить некого». Съезд встречает эти слова овацией. Из 1966 делегатов Семнадцатого съезда только 59 приняли участие в следующем — Восемнадцатом съезде. Около 2/3 делегатов «съезда победителей» были арестованы в последующие пять лет и лишь очень немногие выжили.

На множестве иностранных языков — и на русском — выходит первая официальная биография Вождя. Сталин не перестает надеяться, что биографию напишет М. Горький. Но отец пролетарской литературы не торопится, и «социальный заказ» вручается французскому писателю Анри Барбюсу. Поговаривают, правда, что книгу написал немецкий писатель-коммунист Альфред Курелла, а знаменитый автор «Огня» лишь ее подписал. Сталин Барбюса будет очень скоро в Советском Союзе запрещен, ибо почти все упомянутые в нем друзья и соратники Вождя окажутся врагами революции и народа. Но он даст несколько отличных формул для пропагандистов культа. И начертает портрет: «Вы, кто не знаете его, он давно знает вас и заботится о вас. Кем бы вы ни были, вы нуждаетесь в этом благодетеле. Кем бы вы ни были, лучшая часть вашей судьбы находится в руках этого человека, который заботится обо всем и трудится». Был уже портрет Дмитриевского: «... спокойный, неподвижный сидит Сталин — с каменным лицом допотопной ящерицы, на котором живут только глаза. Все мысли, желания, планы стекаются к нему. Он читает, слушает, напряженно думает. Уверенно, не спеша, отдает приказания. Плетет сеть интриг. Возвышает своих людей, растаптывает других. Покупает, продает тела и души». Барбюс дает более лестный внешний облик Благодетеля — это «человек с головой ученого, с лицом рабочего, в одежде простого солдата».

В феврале 1934 года, на Семнадцатом съезде партии, Киров подводит итог, он называет Сталина «самым великим человеком всех времен и народов». Сталин достиг высшей власти. Следующий ее этап начнется убийством Кирова.

Спокойствие на границах было необходимым условием успеха «революции сверху», начатой Сталиным. И советская дипломатия — «первый этаж» советской внешней политики — стремится в годы первой пятилетки это спокойствие обеспечить.

Лишь один инцидент серьезно нарушает спокойствие, но, впервые после гражданской войны, дает возможность Красной армии проявить себя. С 1928 года межу Китаем и Москвой не было дипломатических отношений. Летом 1929 правительство Чан Кай-ши провоцирует Советский Союз: подвергаются аресту консульские работники в Манчжурии и Северном Китае (консулаты в Харбине и Мукдене действовали несмотря на отсутствие дипломатических отношений), советские граждане — работники КВЖД, затем захватывается КВЖД. После отказа Китая освободить советских граждан и вернуть КВЖД, советские войска в нескольких боях наносят поражение китайской армии. Особой Дальневосточной Красной армией командует В. Блюхер — в 1924—27 годах военный советник при армии Гоминдана. В декабре 1929 на советско-китайской границе восстанавливается статус-кво. Чан Кай-ши просчитался, недооценив силу и решительность советского правительства. Советское правительство, в свою очередь, опасаясь серьезных международных осложнений, тем не менее пользуется случаем, когда он представляется. В конце 20-х годов Москва вмешивается в гражданскую войну в Афганистане, поддерживая свергнутого хана Аммануллу. Г. Агабеков, рассказывая об этом эпизоде, сообщает, что было решено поддержать Аммануллу, опирающегося на южные племена, «естественно» враждебные Англии, а не его противника Бача-Саккау, который опирался на население Северного Афганистана и, следовательно, мог стараться «распространить влияние на советский Туркестан». Для поддержки Аммануллы была направлена в Афганистан «ударная группа» под командованием героя гражданской войны, бывшего советского военного атташе в Кабуле Примакова. Одержав ряд побед в стычках с отрядами Бача-Саккау, советская военная часть была отозвана, ибо Амманулла отказался от борьбы с восстанием. Отношения с Германией были в центре интересов советской внешней политики в годы первой пятилетки. Лишь в конце этого периода советская дипломатия осуществляет свой давнишний план, подписывая договор о ненападении с Францией (парафирован в 1931 г.) и, несмотря на возражения Германии, — с Польшей (1932). В 1926 и в 1931 годах Германия и Советский Союз пролонгируют Раппальский договор. Их привилегированные отношения двух противников «Версальской системы» распространяются на дипломатию, экономику, и — в особенности — на военное сотрудничество. Германская внешнеполитическая линия вырабатывалась в борьбе между «западниками» и «восточниками», между сторонниками тесных связей с Советским Союзом и сторонниками западной ориентации. Представителями восточной ориентации были: рейхсвер, консервативные политики, часть промышленников, «западниками» были, прежде всего, социал-демократы. Легко понять, почему нелюбовь Сталина к социал-демократам, к социалистам вообще, была особенно острой по отношению к германским социал-демократам. Склонность Сталина к «восточникам», к консерваторам объяснялась не только тем, что они были сторонниками просоветской ориентации, но и пристрастием генерального секретаря к сторонникам сильной власти. Отношения Советского Союза с фашистской Италией были отличными с момента прихода Муссолини к власти. А. Бармин рассказывает, что в 1924 году советский посол в Италии Юренев пригласил на обед Муссолини. Накануне обеда лидер оппозиции социалист Маттеотти был похищен фашистами, а затем убит. Итальянские коммунисты и либералы потребовали от Юренева взять назад приглашение Муссолини. Советский посол отказался это сделать и торжественно принял Дуче. В годы первой пятилетки Италия получила от Советского Союза огромные заказы на промышленное оборудование, итальянские промышленники в свою очередь предоставили СССР долгосрочные кредиты, гарантированные государством.