Молодая, еще не «закалившаяся» коммунистка нуждается в идеологической обработке, ибо она побывала в Москве и увидела там лестницу: «На одном вокзале, большая такая лестница есть, и вся она от верху до низу устлана людьми. Мужчины, женщины, дети лежат на ступенях вперемежку со своим жалким и грязным скарбом... И по этой же ужасной лестнице, ступая брезгливо и осторожно, скорее брезгливо, сходит вниз какой-нибудь щеголеватый комиссар, и комиссарская звезда блестит на его груди, а он так осторожно, между измученных грязных тел ставит свои лакированные сапожки, спускается вниз...»
Эта лестница, реалистически изображенная пролетарским писателем, еще не подозревавшим, что нужно и можно писать иначе, могла служить символом молодого советского государства.
Партия — орден меченосцев в завоеванной стране, колдуны среди дикарей, могла выполнять свою функцию Хозяина жизни лишь в том случае, если она была едина, сплочена, если она была послушным инструментом в руках вождей. Необходимость единства стала для Ленина очевиднее, чем когда-либо было в период перехода к НЭПу. Дисциплина нужна армии в период отступления в особенности. Десятый съезд принимает резолюцию «О синдикалистском и анархическом уклоне», направленную против «Рабочей оппозиции», и резолюцию «О единстве партии», запрещающую фракционную деятельность под угрозой исключения.
Резолюция «О единстве партии» открывает новую главу в ее истории. Знаменательно, что, принятая съездом в отсутствии около 200 делегатов, выехавших на подавление восстания в Кронштадте и Антоновщины, эта резолюция в течение нескольких лет оставалась секретной. Авторы резолюции и все те, кто голосовал за нее, подсознательно чувствовали, что характер партии меняется. Лишь Радек, что-то предчувствуя, предупреждал о том, что все голосующие за резолюцию могут испытать ее действие на своей шкуре, но так же проголосовал «за». Резолюция «О единстве партии» устраняла последние «пережитки» традиционных социал-демократических и социалистических партий. ВКП (б) становилась партией тоталитарной, в которой недопустимой была верность идеям, требовалась только верность Высшей Инстанции, принимающей решение. Резкий поворот НЭПа стал проверкой на верность вождям: кто продолжал верить в Идею, в идейность, кто не принимал «рыжего времени», из партии выбрасывался или уходил сам, кончал самоубийством. «Правда» опубликовала 20 мая 1922 года некролог по случаю самоубийства 17-летнего комсомольца: «Часто приходилось от него слышать, что, прежде всего, надо быть коммунистом, а потом уже человеком». Юноша, видимо, не выдержал: коммунист в его душе не смог победить человека и убил его. Но очень многим победа над человеком давалась легко.
М. Горький через две недели после Октябрьского переворота писал: «Ленин, Троцкий и сопутствующие им уже отравились гнилым ядом власти, о чем свидетельствует их позорное отношение к свободе слова, личности и ко всей сумме тех прав, за торжество которых боролась демократия». В начале 1921 года, через два с половиной года после захвата власти, А. Сольц, которого называли «совестью партии», констатирует: «... долгое пребывание у власти в эпоху Диктатуры пролетариата возымело свое разлагающее влияние и на значительную часть старых партийных работников. Отсюда бюрократия, отсюда крайне высокомерное отношение к рядовым членам партии и к беспартийным рабочим массам, отсюда чрезвычайное злоупотребление своим привилегированным положением в деле самоснабжения. Выработалась и создалась коммунистическая иерархическая каста...» Для партийного чиновника Сольца «коммунистическая иерархическая каста», «орден меченосцев» по выражению Сталина, как бы сама собой «выработалась», «создалась» в результате «долгого пребывания у власти». Крупнейший теоретик партии Н. Бухарин видел более глубокие причины: «Известная часть коммунистических кадров может вырождаться на базе своего единовластия... Наша форма власти есть форма диктаторской власти, наша партия есть господствующая партия в стране...»
С гордостью, не имея возможности заглянуть в будущее, Г. Зиновьев провозглашал на Одиннадцатом съезде: «... Мы имеем монополию легальности, мы отказали в политической свободе нашим противникам. Мы не даем легально существовать тем, кто претендует на соперничество с нами... Диктатура пролетариата, как говорит товарищ Ленин, есть очень жестокая вещь. Для того, чтобы обеспечить победу диктатуры пролетариата, нельзя обойтись без того, чтобы не переломать хребет всем противникам этой диктатуры... Никто не может указать то время, когда мы сможем пересмотреть наши взгляды в этом вопросе».
Монополия партии, обладающей неограниченной диктаторской властью, была главной причиной ее разложения: превращения революционеров в вельмож, наплыва карьеристов и проходимцев. Ленин в бессильном гневе требовал «суда на месте и расстрела безоговорочно» «примазавшихся коммунистов», но именно они — люди без идей, без убеждений — становились идеальными членами монополистической диктаторской партии.
Полностью сбылось предсказание Розы Люксембург, которая через несколько месяцев после Октябрьского переворота писала: «С подавлением свободной политической жизни во всей стране жизнь и в Советах неизбежно все более и более замирает. Без свободных выборов, без неограниченной свободы печати и собраний, без свободной борьбы мнений, жизнь отмирает во всех общественных учреждениях, становится только подобием жизни, при котором только бюрократия остается действующим элементом... Господствует и управляет несколько десятков энергичных и опытных партийных руководителей. Среди них действительно руководит только дюжина наиболее выдающихся людей и только отборная часть рабочего класса время от времени собирается на собрания для того, чтобы аплодировать речам вождей и единогласно одобрять предлагаемые резолюции. Таким образом — это диктатура клики, несомненная диктатура, но не пролетариата, а кучки политиканов».
Через год после принятия НЭПа, на Одиннадцатом съезде, Ленин делает удивительное признание. Сравнив страну с автомобилем, вождь революции с недоумением замечает: «Машина отказывается подчиняться руке, которая ею управляет. Как если бы автомобиль двигался не в том направлении, в каком хочет человек, им управляющий, а в направлении, намеченном кем-то другим, как если бы им управляла какая-то тайная, незаконная рука. Бог знает какая... Во всяком случае, машина не идет в том направлении, в какое хотел ее направить человек, сидящий за рулем...» Есть в этих словах трагизм человека, верившего, что он постиг законы, по которым движется машина, знающего цель, к которой она идет, и обнаружившего вдруг, что машиной управляет «тайная, незаконная рука». Как в легенде о големе, создатель искусственного человека внезапно обнаружил, что чудовище вырвалось из его власти, так Ленин вдруг увидел, что построенная им «машина» идет не туда, куда он ее направлял. Создатель голема уничтожил свое творение, Ленин решил укрепить руку шофера.
Собравшийся после Одиннадцатого съезда Центральный комитет, по предложению Ленина, на новую должность Генерального секретаря избирает И. В. Сталина. В его качествах «шофера» Ленин был уверен, они были проверены в годы гражданской войны. Летом 1918 года Сталин шлет телеграмму председателю Совнаркома, излагая свое кредо: «Будьте уверены, что не пощадим никого... Будьте уверены, что у нас не дрогнет рука...» Именно в такой руке, по мнению Ленина, нуждалась партия, в таком «человеке, сидящим за рулем» советского государства.
В 1920 году, в брошюре «Детская болезнь „левизны“ в коммунизме», Ленин иронизирует над спорами о характере диктатуры в советском государстве. Для него это «смешная, детская ерунда» спорить о том является ли диктатура — диктатурой партии или класса, диктатурой вождей или масс, для него это нечто вроде спора, что человеку нужнее: левая нога или правая рука? Ленин лицемерил: он великолепно знал, что правая рука важнее, ибо, как он признавал: «Возражать против необходимости центральной власти, диктатуры и единства воли... становится невозможным».
