Требования повышения производительности труда, которая «добивалась путем интенсификации труда рабочего и лишь в малой степени путем улучшения техники организации производства или улучшения технического оборудования предприятия», вызывали активное недовольство рабочих. Тем более, что повышение производительности труда не сопровождалось повышением зарплаты. Весной 1925 года в крупных промышленных центрах, в том числе в Москве и Иваново, проходит волна рабочих забастовок с требованием повышения заработной платы. В 1925 году нарком финансов Сокольников признает, что «на восьмом году советской власти» заработная плата в металлургии, на шахтах и железных дорогах достигла довоенного уровня.
Средняя заработная плата в 1925 г. составляла 40 червонцев. М. Ларсонс сообщает, что в 1923 г. нарком получал (кроме квартиры) 210 червонцев. М. Шагинян приводит бюджет работницы ткачихи с ленинградской фабрики «Красный ткач». Ее заработок составлял 43 червонца. За месяц она израсходовала: пудра — 1 руб., гребенка — 2 руб., пиво, папиросы, журналы, газета, починка обуви— 3 руб., два раза была в бане, один раз в театре — 1 руб., пять раз в кино — 2 руб. 80 коп.; обед: щи или суп, макароны, завтрак: чай, ситный. Куплено на 85 руб.: пальто, шуба, сапоги, ботинки, 6 смен белья, платки, косынки. Обследователь бюджетов тульских рабочих дает такие примеры: семья чернорабочего оружейного завода, заработок по низкому 3 разряду, семья состоит из 5 человек — двое взрослых, трое детей. «Вследствие плохого питания дети бледны, вид у них нездоровый. В течение месяца только отец, который часто болеет, и младший сын, получали белый хлеб и в небольшом количестве молоко, вообще же питание семьи плохое: мяса за три месяца потреблено 6 фунтов, сахару 2 фунта, да и черный хлеб потреблялся в весьма недостаточном количестве: менее 5 фунтов в день на пять человек. За весь год ничего не приобреталось из хозяйственных вещей, а также из одежды и обуви, за исключением 1,5 м. ситца на рубашку учащемуся мальчику». Соседняя семья рабочего, получающего по высокому 7 разряду, «состоит из 6 человек — 2 взрослых и 4 детей. Тяжелое положение и скудность питания объясняются не столько недостаточным заработком главы семьи, сколько многосемейностью и полнейшим отсутствием одежды и обуви».
Введение НЭПа вызвало к жизни— нэпманов, «новую буржуазию» социальную группу, лежавшую как бы за пределами советского общества: они не имели права голоса, не могли быть членами проф. союза, их дети не могли учиться в вузах. Их существование было результатом поворота в советской политике, и они хорошо понимали, что завтра или послезавтра другой поворот подпишет им смертный приговор. Новая экономическая политика нуждалась в нэпманах, но питала к ним отвращение. Частных дельцов не оставляет чувство временности, чувство жизни на вулкане. Поэтому в частную деятельность бросаются прежде всего авантюристы, спекулянты, надеющиеся как можно быстрее сорвать куш, израсходовать его и — скрыться от недремлющего ока ГПУ. Враждебность советской системы частной инициативе, но также и нежелание частников вкладывать капиталы в промышленность (предприятие долговременное), вела к тому, что на протяжении всего периода НЭПа доля частной промышленности в валовой продукции всей промышленности была незначительной. В 1925 году она составляла 3,8%. Значительно более важную роль играли частники в торговле. Перепись 1923 года показала, что оптовая торговля находилась на 77% у государства, на 8% у кооперативов, на 14% в частных руках, а розничная: у государства 7%, у кооперации 10%, у частников 83%.
Присутствие в советском общественном организме чужеродного капиталистического тела создает особую атмосферу НЭПа: с громкими процессами взяточников, соблазняющих коммунистических аскетов роскошной жизнью, с шикарными ресторанами и игорными домами, доход от которых идет на помощь беспризорным детям, с легендами о благородном налетчике Леньке Пантелееве, бывшем моряке-революционере, грабящем нэпманов. Нэпманов делают виновными в деморализации коммунистов, в массовом распространении алкоголизма. Вопрос: разрешить или не разрешить производство алкоголя в стране светлого будущего вызвал долгие споры среди большевиков. До революции они беспощадно критиковали «пьяный бюджет» царского правительства. Теперь предстояло либо оставить, введенный Николаем II в начале первой мировой войны «сухой закон», либо отменить его. Аргументом сторонников водочной монополии было широкое распространение самогонки и невозможность иным образом получить крупные средства. А. Микоян, приехавший в 1920 году в Нижний, слышит от Молотова, что в губернии «среди партийцев немало случаев морального разложения, злоупотребляют спиртными напитками». Микоян замечает: «Тогда в стране были полностью запрещены производство и продажа алкогольных напитков». В 1922 году «Правда» публикует громогласное заявление: «Это не пройдет». Старый большевик А. Яковлев безжалостно критикует проф. И. Озерова, который предложил восстановить казенную продажу водки, обещая 250 млн. золотых рублей в год в казну. Цену проф. Озеров назначил в 15 рублей ведро, двойную против дореволюционной. «Советская власть, — заверяет А. Яковлев, — которая существует для народа и его хозяйства, не говоря о прочем, не может становиться на этот губительный путь уже по одному тому, что в погоне за вилами писанными или даже верными 250 миллионами, народное хозяйство понесет такие убытки, такие разрушения, которые никакими миллиардами не оплатятся. Это не пройдет». Рядовые члены партии и ЦК были против восстановления спиртовой монополии, но Политбюро настаивает на ее введении. Споры продолжались еще в 1924 году. Сталин прекратил их, внеся в пленум ЦК заявление (подписанное еще шестью членами ЦК), в котором торжественно заявлял, что Ленин ему (и шести другим подписантам) говорил о необходимости ввести водочную монополию летом и осенью 1922 года. Тем самым Сталин аннулировал «более ранние заявления Ленина по этому вопросу», имевшиеся в его сочинениях. В 1927 году Сталин вспоминал минувшие споры: «Что лучше: кабала заграничного капитала, или введение водки, — так стоял вопрос перед нами. Ясно, что мы остановились на водке, ибо считали и продолжаем считать, что, если нам, ради победы пролетариата и крестьянства, предстоит чуточку выпачкаться в грязи, — мы пойдем и на это крайнее средство ради интересов нашего дела». Монополия, введенная в январе 1923 г. была компромиссом: выпущенная водка имела половину своей «нормальной» крепости — 20°. Ее немедленно стали называть «рыковкой», чествуя таким образом имя заместителя председателя Совнаркома Рыкова, подписавшего указ и не чуравшегося рюмки.
А. Сольц, «совесть партии», объяснял: «Когда окружающая жизнь тяжела, когда нет сил и надежды ее изменить, то является желание вообразить ее, представить ее себе иной; для этого надо усыпить разум, утихомирить силу критики. Это и достигается алкоголем. Выпьешь — все горести забудешь, все трудности исчезнут, все неприятности улетучатся». Не исключено, что в этом объяснении действия алкоголя, звучащем, как великолепная реклама, была вторая причина, кроме желания получить доход, неустанного увеличения производства водки. По первоначальному плану на 1929—30 г., предполагалось выпустить 41 миллион ведер, но план был увеличен ещё на 5 миллионов ведер. К этому времени «горести, трудности и неприятности» возросли тысячекратно.
«В 1927 году, — подводил прокурор И. Кондурушкин итоги НЭПа, — мы имеем: 1) восстановленную промышленность с довоенным размером производства; 2) восстановленный транспорт, работающий без перебоя; 3) твердую валюту; восстановленный и организованный рабочий класс (на 300 тысяч больше, чем в 1922 году). 5) восстановленную посевную площадь и сельское хозяйство».
Экономические успехи политики, начатой в марте 1921 года, были несомненными. Она позволила восстановить народное хозяйство страны, вернуть его — в основном — к довоенному состоянию. Но не возвращение к довоенному состоянию было целью большевистской партии, взявшей власть в России. Партия совершила революцию, ибо хотела строить новое общество, нового человека.
