Милисент поежилась. Несколько рыцарей Вулфрика, включай его брата Реймунда, стали свидетелями их стычки во дворе. Наверное, Вулфрику в самом деле стало не по себе, если только он не был чересчур зол, чтобы заметить посторонних.

— Может, мне следовало поблагодарить его за то, что едва не избил Стомпера? — огрызнулась она.

— Нет, разумеется, нет. Просто следовало бы убедиться, что поблизости никого нет, или хотя бы говорить потише, особенно если желаешь высказать ему несколько неприятных истин.

— Неприятных истин? — ухмыльнулась Милисент. — По-видимому, так всю жизнь и придется объясняться шепотом.

— Смейся, смейся, но лучше держи в узде свой нрав, — улыбнулась в ответ Джоан. — Женщине легче поступиться гордостью, чем мужчине.

— Неужели?

— Значит, не желаешь слушать моих советов? Я просто…

— Сегодня все советы падают на бесплодную почву, — перебила Милисент. — Все свои силы я потратила на то, чтобы не разразиться слезами, в очередной раз убедившись, как омерзителен этот человек.

Джоан широко распахнула глаза:

— Ты в самом деле до того несчастна?

— За несколько часов я наслушалась от него такого! Угрожал мне самыми страшными карами, если я не оденусь по его вкусу, пообещал немедленно потащить под венец, если я не поеду на охоту. Боюсь, он посадит меня под замок и заставит двигаться исключительно по команде, как охотничью собаку. И кто-то еще ожидает, что я буду с ним счастлива?

Сестра мудро заметила, что в голосе Милисент звучало куда больше гнева, чем смирения.

— Ты привыкла поступать как хочешь, потому что папа позволял. С мужем все будет по-другому. С любым мужем.

— Только не с Роландом.

— До сих пор он был твоим другом, а друзьями не командуют. Но как только он превратится в мужа… Не обманывай себя, Мили, и не тешься мыслью, что Роланд не попытается стать главным в доме. Возможно, он будет более снисходительным, чем Вулфрик, но временами, вне всякого сомнения, захочет взять над тобой верх. Замужество не ставит нас вровень с мужчинами. Мы просто переходим от одного властелина к другому.

— И ты готова смириться с этим? — с горечью бросила Милисент.

— А что прикажешь делать? Не нами заведено, не на нас и кончится. Так было, есть и будет вечно.

Именно по этой причине Милисент возненавидела свое тело, оболочку, в которой была рождена и которую искренне презирала. Джоан не права! Так быть не должно! Она взрослая женщина, способная мыслить здраво и совершать разумные поступки. Она должна иметь право решать, как ей жить. Если мужчины выше и сильнее, это еще не означает, что они обладают более острым умом или сообразительностью. Это им только кажется.

— Разве Уильям так с тобой обращался? Изводил приказами и повелениями? — возразила Милисент.

— Уилл любил меня, — пояснила Джоан, — и делал все, чтобы мне угодить. Это и есть секрет счастья. Пробудить любовь в муже.

— Можно подумать, мне нужна его любовь! — фыркнула Милисент.

— Если он тебя полюбит, значит, захочет угодить, и у тебя будет больше свободы. Разве не видишь, как все просто? И я не сказала, что тебе обязательно отвечать ему такой же любовью, зато сама поймешь, как выгодно быть обожаемой женой.

— Возможно, если меня все-таки заставят пойти к алтарю. Но я по-прежнему намерена расстроить свадьбу. Папа дал мне месяц, чтобы привыкнуть к Вулфрику. Он считает, что я изменю свое мнение о женихе, но этому не бывать.

— Еще бы! — вздохнула Джоан. — Ты ведь и не пытаешься!

Милисент негодующе выпрямилась:

— Неужели ты желаешь, чтобы я вышла за него?!

— Дело не в этом. Видишь ли, в отличие от тебя я считаю, что свадьба все равно состоится и ничто не сможет ее предотвратить. Поэтому и желаю, чтобы ты нашла в браке счастье. Разве папа пообещал, что разорвет помолвку, если и через месяц ты будешь относиться к Вулфрику по-прежнему?

— Не совсем… но сказал, что мы сможем обсудить, как поступить.

— А по-моему, папа просто уверен, что ты передумаешь, и только по этой причине дал тебе отсрочку. Помни это, Мили, и постарайся увидеть в Вулфрике и хорошие качества.

— Это будет трудновато даже в самый солнечный день: он черен, как уголья.

Джоан сокрушенно прищелкнула языком.

— Неужели в нем все так уж плохо? На него приятно смотреть, он высок, красив, ни одного гнилого зуба, ни унции жира. Как ни суди, а в нем нет ничего дурного…

— Пока он не открывает рот или не поднимает кулак, — вставила Милисент. — И тогда кажется мне вонючей крысой.

Но Джоан, прежде чем сдаться, привела последний, наиболее веский довод:

— Самые свирепые звери только что не берут еду из твоих рук. Почему ты не способна сделать то же самое с твоим рыцарем?

Милисент с недоумением заморгала: такое ей никогда не приходило в голову.

— То есть укротить его?

— Вернее, приручить.

— Но он… он не животное.

Джоан закатила глаза:

— Послушать, как ты о нем говоришь, так можно вообразить, что он еще хуже.

— Но я понятия не имею, как этого добиться, даже если бы захотела, чего ты от меня не дождешься!

— Ты отдаешь животным все, в чем они нуждаются, верно? — заметила Джоан. — Доверие, сострадание, нежность, и они тебя не боятся.

— Этот человек не нуждается в сострадании и не собирается мне довериться. А нежность… да он не знает, что это такое! Пожалуй, если хорошенько врезать ему кулаком по затылку, он и это посчитает нежностью.

— Ничего себе нежность! — усмехнулась Джоан.

— Да я представить не могу, что он потребует нежности от женщины! Она ему ни к чему. И как я смогу его укротить?

Джоан пожала плечами, но тут же усмехнулась:

— Уильям говаривал, что для полного счастья мужчине необходимо хорошенько объездить женщину в постели.

— Джоан!

— За что купила, за то продала!

— Ему только это и нужно было? И все? — недоверчиво переспросила Милисент.

— Нет, он был рад каждой минуте, проведенной со мной, потому что обожал меня. Если тебе ни к чему любовь Вулфрика, пойми, чем можно ублажить мужа, чтобы жизнь с ним показалась тебе приемлемой.

— Поверь, Джоан, я высоко ценю все, что ты для меня делаешь, и твои советы были бы бесценными, если бы меня все-таки вынудили с ним жить. Но я многое дала бы, чтобы этого не случилось. Проводить дни и ночи с человеком, который в любую минуту способен испытать на мне силу своих кулаков? Он с детства привык к насилию, таким и остался.

— Но и это можно изменить терпением и нежностью.

— Да, если бы этот недостаток был единственным. Но он стремится именно к тому, что предлагаешь ты: обуздать меня и заставить плясать под свою дудку. Думаешь, я вынесу такие страдания и не увяну через год-другой?

— Но должен же быть какой-то выход, Мили!

— О чем ты толкуешь! Сама сказала, что в браке равенства не бывает. Словно ему не все равно! Он мужчина — как сказал, так и будет. Все должны покорно склонять перед ним голову, а тем более я, женщина, которая значит для него меньше, чем ничего! Иисусе сладчайший, я думать об этом не могу!

Джоан помрачнела. Не впервые она слышала жалобы сестры на свою участь. И, как прежде, ничем не могла облегчить ее страдания и заставить смириться.

Подразумевалось, что мужчина может распоряжаться своей жизнью. Для женщин же создано бесчисленное множество запретов и ограничений. Большинство женщин и не спорили с этим, ибо считались собственностью мужей или отцов по заветам церкви, законам короля и желанию родных. Те же, кто, как Милисент, не считал такое положение дел справедливым, обречены всю жизнь терпеть и мучиться.

Остановив коней на небольшой полянке, охотники выпустили соколов. В это время года хищных птиц, как, впрочем, и животных, почти не встречалось, но соколы с высоты своего полета разглядят малейшую темную точку и, сложив крылья, бросятся на добычу.

Зрелище парящих соколов было поистине великолепным. Хотя Милисент предпочитала охотиться с луком и стрелами, все же не могла не залюбоваться чудесными птицами.