— Что? О, это? Такие пустяки, что я уже ничего не помню.

— Но ты бы ничего не сказала, даже если бы рана болела?

— Скорее всего нет, — улыбнулась Милисент.

— Совсем как твоя мать, — усмехнулся Найджел, — всегда старалась меня успокоить.

— Хотела бы я знать ее лучше… дольше… — вздохнула Милисент. — Прости. Ты до сих пор скорбишь о ее кончине.

Найджел мужественно улыбнулся, чтобы успокоить дочь, но в глазах застыла мука.

— Мне бы тоже этого хотелось. И как жаль, что она не увидела, какой ты стала. Она так гордилась бы тобой, девочка!

На глазах Милисент выступили слезы.

— Вовсе нет. Она, как и ты, стыдилась бы…

— Ш-ш-ш. Иисусе, что я сделал с тобой? Никогда не сомневайся в том, что ты мне дорога, Мили. Ты точная копия матери. Она была такой же упрямой и своевольной, неукротимой и смелой, и, несмотря на все это, я любил ее. Бывают женщины, рожденные для иной судьбы, хотя не все это сознают и не всякая осмелится это показать. Тебе и твоей матери от роду предназначено быть такими. Вот увидишь, молодой Вулфрик оценит это, как только немного привыкнет. Я не хотел бы иметь женой обычную женщину.

Как чудесно слышать эти слова из его уст… Но Милисент не совсем верила отцу. Сколько раз он сетовал на ее поведение и считал, что она его позорит! И все же…

— Но если ты полагаешь, что я рождена для иной судьбы, почему же всю жизнь пытался ограничить мою свободу?

— Когда ты была моложе, Мили, — со вздохом признался отец, — тебе было необходимо видеть различия между собой и другими. Понять, что бывают и люди, не столь терпеливые и снисходительные к слабостям окружающих, и тебе следует применяться к обстоятельствам. Твоя мать знала, как вести себя в подобных случаях, когда уступить, я когда — нет. Я надеялся научить тебя тому же, но… — Он смущенно отвел глаза.

Милисент улыбнулась:

— Но так и не сумел. Я тебя подвела.

— Не подвела, просто отказывалась слушать. Слишком сильно твое желание делать вещи, на которые ты, как считаешь, способна, хотя и не подобающие женскому полу. Но ты все равно поступаешь по-своему и презираешь мнение любого.

— Неужели это так плохо?

— Вовсе нет. Плохо, что ты ни с кем не считаешься и не идешь ни на какие компромиссы или малейшие уступки. Ты знаешь, что я шью?

Девушка широко раскрыла глаза, но тут же хихикнула:

— Ты шутишь?

— Ничего подобного. Очень меня успокаивает. Я люблю это занятие и даже этими скрюченными пальцами могу делать стежки ровнее, чем большинство женщин.

— Так ты всерьез? — изумленно протянула девушка.

Найджел покачал головой:

— Я сам шил почти все наряды твоей матери, хотя никто, кроме нас, этого не знал. Я запирался с шитьем в спальне. Не стоило, чтобы меня видели слуги и домашние. Почему? Да ведь ты сама смеялась надо мной. Никто не ожидает от старого воина ничего подобного, разве что у него не осталось оруженосцев и некому починить одежду. Заметь, его одежду — не женскую. Представляешь, какие ехидные шуточки и уколы посыплются на него! Он станет всеобщим посмешищем.

Милисент опустила голову, сознавая, какой лицемерной эгоисткой она себя выказала. Всю жизнь думала только о себе! Она всегда роптала на несправедливость судьбы, сделавшей ее женщиной и вложившей в душу стремление вторгнуться в чисто мужские сферы, куда не было доступа жалкой ничтожной представительнице противоположного пола. Она и помыслить не могла, что мужчина тоже может столкнуться с подобными ограничениями.

— Как ужасно, — вздохнула она, — что мы должны приспосабливаться и идти на компромиссы, поскольку окружающие не желают признавать, что все люди разные. И ты не страдаешь оттого, что приходится прятаться, как только хочется заняться любимым делом?

— Нет, удовольствия от этого не меньше, просто не люблю шпилек да подковырок. К сожалению, твои увлечения не так легко скрыть. Вот тут и нужны уступки. Если бы ты смирилась с тем, что не всегда можешь заниматься тем, чем желаешь, думаю, что была бы куда счастливее, Мили.

— Я уже осознала это и, как ни странно, на примере другой, похожей на меня девочки, которая умеет приспособиться к обстоятельствам и все же наслаждается пусть и ограниченной, но свободой. И я, с тех пор как приехала сюда, уже почти привыкла носить эти неудобные блио. Честное слово, не хочу видеть, как леди Энн хмурится, когда я в мужской одежде. Но я не так легко сдаюсь. Просто полюбила ее и не хочу разочаровывать.

Найджел одарил ее сияющей улыбкой:

— Не можешь представить, как я жаждал услышать это…

— Ничего подобного, я не сказала, что полностью исправилась, — проворчала Милисент.

Найджел усмехнулся. Милисент сдалась и улыбнулась в ответ, благодарная, что отец, хоть и на короткое время, отвлек ее от завтрашнего дня и мыслей о венчании.

Джоан собственноручно сшила свадебную одежду Милисент, отказавшись от чьей-либо помощи. Из-под ее рук вышло великолепное блио из желтовато-зеленого бархата, достойное королевы, богато украшенное драгоценными камнями и вышитое золотой канителью. Вместе с мантией такого же бархата, нижней туникой из золотистого атласа и тяжелым золотым поясом-цепью наряд весил почти столько же, сколько сама Милисент, поэтому ей не слишком хотелось его надевать. Однако она никогда не призналась бы в этом сестре, вложившей столько любви в прекрасное создание своего швейного искусства.

Но прежде чем дамы леди Энн появились, дабы присутствовать при одевании невесты и помочь словом и делом, веселый юный паж в тюрбане принес другой костюм, перевязанный кружевными лентами и покоившийся на атласной подушке с бахромой.

— Дар от вашего отца, — коротко объявил он.

Развязав ленты, Милисент развернула блио из чудесной переливчатой ткани, хранившейся до сих пор среди отцовских сокровищ, привезенных из Святой Земли. В детстве она часами простаивала, любуясь блестящей материей. Мягкая, как пух, легкая, как шелк, она сверкала в утреннем свете так ослепительно, что не требовала никаких иных украшений, если не считать двух рядов мелких речных жемчужин, идущих по вырезу. Нижняя туника была из белоснежного шелка, расшитого серебряной нитью, отчего тоже блестела.

Джоан, разумеется, разочарованно вздохнула, рассматривая оба платья, разложенных на кровати.

— Не пойму, зачем папа велел сшить еще одно, прекрасно зная, что я не позволю тебе появиться на свадьбе в шоссах. И оно слишком тонкое для зимней погоды.

— Ничего страшного, если надеть теплый плащ, — отмахнулась Милисент и благоговейно прошептала: — Только не смейся, но я думаю, что папа сам его сшил.

Джоан искоса взглянула на сестру и спокойно заметила:

— Кажется, я не так тебя расслышала.

— Так. Я сказала почти то же самое вчера вечером, когда он признался, что любит рукодельничать и даже наряжал в свое время нашу матушку.

— Что за странные шутки, — рассердилась Джоан. — Конечно, хорошо, что твое волнение немного улеглось, но все же нужно знать меру…

— Посмотри на меня, — перебила Милисент. — Похоже, что я шучу? Поверь, именно он и сшил наряд. Взгляни на швы. Кто в Данбере, кроме тебя, конечно, способен так орудовать иглой? И кому, кроме тебя, он доверил бы ткань, которую хранил в сундуке еще со времен крестового похода?

Джоан подняла подол блио и пощупала материю.

— Никому, по крайней мере в Данбере. Но ведь он мог и найти кого-то в округе. Впрочем, это и не важно. Ты должна надеть его подарок.

— Ты никак брала у меня уроки упрямства? — хмыкнула Милисент. — Не беспокойся, у меня будет немало возможностей носить и твое блио. Сама видишь, эти де Торпы принимают у себя даже королей.

Несколько умиротворенная, Джоан шутливо ткнула сестру локтем в бок.

— Все равно ты замерзнешь по пути в церковь.

— Ну, ты этого не допустишь, — хихикнула Милисент. — И наверняка обрядишь меня в свой самый толстый плащ.

— Да, и тот, который идеально подойдет к платью: из двустороннего белого бархата с песцовой опушкой.