Эвенские дети до перехода эвенов на оседлость рано привыкали к холоду: с раннего детства они полуодетые играли целыми днями на снегу.

21 сентября – перевал. Все время идет снег, пурга, все кругом в белесом тумане. Лошади уныло бредут гуськом по глубокому снегу. Может ли быть, что в 10 километрах за хребтом нет снега? Только Ойюран не унывает, снует всюду, пушистый хвост его загнут кольцом.

Едва мы начинаем спускаться с перевала, картина резко меняется: покров снега все тоньше и тоньше. Он лежит только на склонах гор, а внизу видны темные, свободные от снега луга Иньяли. Вот последние пятна снега, и мы идем по траве, хотя и желтой.

На лугах вдали видны три точки, две белые и одна черная, – это наши лошади, оставленные здесь месяц назад. Они одичали, и теперь, чтобы поймать их, караван выстраивается кольцом, и лошадей загоняют внутрь. Крики, лай Ойюрана, ржание, лошади хлюпают в болоте, но наконец все три пойманы. У них прекрасный вид, спины зажили, бока округлились; белые кони обросли густой шерстью.

Наш амбар не сгорел и не разграблен медведями.

Два следующих дня мы идем вверх по правому притоку Иньяли.

Перевал в бассейн Эльги – последняя на нашем пути безлесная зона, Чыстай. Теперь мы будем идти все вниз, не считая перевалов через гребни водоразделов между притоками Эльги. Становимся на ночь на какой-то речке, начинается густой снег. Наше второе лето продолжалось только три дня.

Где мы? Мичика не знает: он бывал только в бассейне Иньяли. Месяц назад он просил передать каким-то эвенам, чтобы его ждали здесь. Мичика отправляется их искать (как всегда, пешком – якуты берегут своих коней), но, пробродив часть ночи, никого не находит.

Мичика тем не менее не унывает. Что же беспокоиться: можно пойти на юг вверх по реке.

Найдет ли он эту дорогу? «Как не найти, большая дорога». А по этой большой дороге раз в лето проезжает один всадник, сейчас она к тому же покрыта снегом.

Следующий день спускаемся по ущелью неизвестной реки, переваливаем через низкие лесистые горы на другую реку, названия которой Мичика также не знает, идем по ней еще два дня, обходим большое черное озеро и становимся в лесу за озером, между двух болот, без корма. Последние дни многие лошади все больше слабеют: сухая трава малопитательна да в болотистых лесах и ее мало.

Мичика снова уезжает искать стойбище эвенов.

Часов в десять вечера сквозь мягкий шелест снега слышим крик – это едет Мичика. С ним два всадника на оленях – Мичика нашел эвенов, их стойбище недалеко в горах. Выясняется, что мы заблудились.

Один из эвенов, старшина наслега Семен Неуструев, соглашается вести нас ближайшие 5 кёсов. Неуструев утром приезжает верхом на олене, ведя другого в поводу. На втором олене – постель старика.

Уже 28 сентября, и природа хочет показать нам, что скоро зима. Вечером 13 градусов мороза, а утром 21. Солнце светит ослепительно ярко.

Еще несколько дней мы идем через низкие горы левобережья Эльги, переваливая через крутые гряды с одной маленькой речки на другую, по лесам и замерзшим болотам. Лошади щиплют на пути желтую траву, но многие из них истощены и постоянно отстают от каравана.

1 октября удается пройти лишь один кёс – до стоянки эвенов. Следующий корм – в четырех кёсах.

2 октября – тяжелый переход. Снег идет до трех часов дня, и все засыпано: деревья, люди, лошади. Лезем на довольно высокий перевал, но при спуске с него Мичика теряет тропу: она ушла в обход по склону. Спускаемся прямо вниз, лошади скользят на задах по мху и снегу. Затем идем по притоку Эльги и ночуем недалеко от его устья, в лесу, на болоте.

3 октября – последний переход к жилым местам – оказывается и переломным днем нашего передвижения. Ночью одна из лошадей попала в яму с водой и просидела там до утра при морозе градусов в пятнадцать. Сегодня, не пройдя и 10 километров, она начала падать, и у первых юрт ее пришлось бросить. Дальше быстро одна за другой стали «приставать» (как говорят в Сибири) другие лошади в «русских» связках. Всего на протяжении 20 километров отстало пять лошадей, которые оказались настолько истощенными, что не могли идти и порожняком.

Часть вьюков и седла раскиданы вдоль пути, люди идут пешком.

К вечеру посланные обратно рабочие приводят четырех лошадей, пятая, простудившаяся, лежит на лугу и не хочет есть. По-видимому, ее дни сочтены.

Целые сутки идет снег и покрывает толстым слоем палатки, вьюки, седла.

Оставаться на этом месте ни к чему, и мы решаем пройти к нашему астрономическому пункту на устье Эльги. Часть людей и груза может остаться на устье Эльги и затем, когда в Оймяконе будут наняты олени, прямо отсюда поехать в Крест-Хальджай. Это даст мне возможность, оставив слабых лошадей на Эльги, уехать на сильных в Оймякон, не нанимая новых у здешних якутов.

Прощаемся с Мичикой: он едет домой через горы.

5 октября – переход на устье Эльги. Идем по широкой долине реки. Леса, луга, где желтая высокая трава своими метелками еще подымается над снегом.

В зарослях у Эльги много заячьих следов. Мы несколько раз встречаем якутов, несущих зайцев, – их здесь ловят петлей, укрепленной на треноге над заячьей тропой.

После вчерашнего снега сегодня опять ясно и холодно – 26 градусов мороза. Но Эльги все еще не стала. У нее большие забереги, и река темнеет широкой полосой среди снегов. Она очень сильно спала против летнего уровня, и говорят, что ее можно переходить вброд. На том берегу какая-то черная фигура прорубает проход в забереге – это Петр Атласов, у юрты которого мы стояли, предупредительно расчищает путь. С этой стороны заберег также прорублен; лошади боязливо заходят в воду, но брод очень мелок, и удается без приключений достигнуть правого берега.

Со следующего дня начинаем устраивать остающихся. Протопопов и Михаил обязательно хотят срубить зимовье, хотя жить в нем придется не более двух месяцев. Они выбирают место в густом лесу, вблизи астрономического пункта. За день русские рабочие спиливают сорок семь больших лиственниц. Якуты отказываются от своей комнаты в зимовье и переезжают в юрту к Петру Слепцову.

Вместе со Слепцовым к нам приходит местный богач с Дыры-Юряха – Федор Кривошапкин. Он одет элегантно: новые, хорошо подобранные из оленьего камуса унты (меховые сапоги), рукавицы с отворотами из лисьих лапок, тарбаганья шапка, суконная куртка на меху, с оторочкой из бурундука – все новое и чистое. Федор держится очень самоуверенно. Он приемный сын богача, сам человек предприимчивый, имеет сотню оленей; он гоняет плоты по Индигирке.

Федор предлагает провести нас в Оймякон. Он не советует ехать летней дорогой, через горы: там очень крутые спуски и подъемы и сейчас по снегу их не одолеть. Кроме того, корма там плохие, а если пойдем Индигиркой, то можем покупать сено у живущих вдоль реки якутов. Индигирка должна скоро стать.

Я отдаю Федору одну из лошадей, оставленных на последней стоянке, в обмен на корову. Корова на выпасе у Петра Атласова, и ее сейчас же приводят. По-видимому, Федор опутал долговыми обязательствами многих жителей этого района.

Всего на устье Эльги до двадцати юрт, но среди них юрта Петра Атласова, наверно, самая бедная. У него три коровы и ни одной лошади. Коровы дают летом по бутылке молока, зимой, вероятно, три – одну бутылку. Семья Атласова из пяти человек питается этим молоком да зайцами, которых ловят. Он сам нередко заходит к нам в своей потертой оленьей парке, на которой почти не осталось волос, и, сгорбившись, курит трубку у костра. С ним небольшая деревянная лопатка для выравнивания снега: после того как поставлена петля на зайца, надо заровнять следы. На лопатке накручены волосяные петли.

В ожидании постройки избы мы живем еще в палатках у астрономического пункта. Сегодня Салищев наблюдал ночью на морозе в 30 градусов. Тяжелое испытание для наблюдателя: к винтам инструмента нельзя прикоснуться, объектив покрывается льдом. К тому же, кроме полушубков, у нас нет теплой одежды, а в сапогах стоять на морозе несколько часов подряд мучительно.