Это лучшее лакомство, и девушка (ее зовут Кергируль, сокращенное от Кергирультына – «щербинка») распределяет его между гостями – между нами и Эйчин.

Нам приходится здесь расстаться с частью нашего сахара, чтобы угостить девочку и старух. Теперь мы рассчитываем на мясо, которое даст Тнелькут, и продовольственный вопрос стоит не так остро. А затем надо поддерживать хорошие отношения с хозяйками. Один молодой колымчанин, много ездивший по чукотским стойбищам, кратко формулировал мне в 1930 году основное правило своей дорожной практики: «Прежде всего угождай старухе. Она всегда поможет, починит платье, накормит. А молодой бабе нет расчета угождать».

Мы должны в особенности помнить это правило, потому что с нами отправится часть семьи Тнелькута. Он категорически отказался поехать так, как обычно я ездил в Якутии, – с палаткой, налегке, только одному или двум мужчинам. Это было совершенно неслыханно, невозможно для чукчей. Чукча может ехать только кочевьем, с семьей и ярангой, или даже на легковых нартах, без всякого груза, от одного стойбища до другого, в крайнем случае ночуя раз или два на снегу. А ехать одному за сотню километров с грузовыми нартами было невозможно: кто же согреет чай, сварит пищу, починит обувь, поставит ярангу? Все это женские обязанности. И вести караван также должны женщины. Ни у кого из народов Северо-Востока я не встречал таких пережитков в резком разграничении женских и мужских обязанностей и проистекающих отсюда множества осложнений в организации экспедиций.

Иногда мешали нашей работе и различные древние верования, касающиеся оленей, и тайное влияние шаманов, с чем нам пришлось еще столкнуться позже.

Утренние сборы на следующий день приводят меня в ужас. Снимаются сразу не одна яранга, а две, с маленькими детьми, со старухами. Неужели все они поедут с нами? Но Тнелькут успокаивает меня: его товарищ по стойбищу, бедный чукча, откочует со всем стадом в новое место, а с нами поедет только одна яранга. Мы поедем «акальпё» (быстро), как я требую, и через пять дней будем на озере. Это, конечно, большой успех – значит, мы будем проходить до 20 километров в день. А обычная чукотская кочевка делает всего 7–10 километров.

Чукчанки быстро снимают шкуры с яранги, разбирают ее остов, выбивают и складывают полог, грузят нарты. Мужчины в это время заняты ловлей оленей – опять тем же способом, при помощи чаата.

Тнелькут еще болен: во время ловли он часто ложится на нарту, но все же ловит чаатом оленей и тащит их к нартам.

Наш новый караван имеет вид настоящего чукотского кочевья. Впереди идет толстый мальчик лет шестнадцати, он показывает дорогу оленям, чтобы они шли прямо вперед. Мальчик веселый и краснощекий, одет хотя и скромно – в темные меха, но крепкие, не сношенные. Первой идет связка старухи Тегрине; с нами все же едет одна из старух. Ее олени, пара «ученых», как говорят чукчи, очень смирных, чуть ли не таких же старых, как и она сама, бредут с утомительной медленностью, не более трех километров в час.

Вторую связку нарт ведет девушка Кергируль. У нее только один упряжной олень, и она часто идет пешком. К этой связке привязаны и наши две нарты. За нартой Ковтуна крутится колесо одометра. Это колесо да внешний вид нашего груза только и отличают наш караван от настоящей чукотской кочевки.

Тнелькут, конечно, с караваном не поехал. Сначала он задержался, как всегда, сзади – попить чаю перед выездом, а потом обогнал нас в середине пути на своем легковом выезде. Он поедет вперед, чтобы выбрать место с хорошим кормом для ночевки, и там будет ждать нас.

Такова обязанность мужчины при кочевке. Как я ни просил Тнелькута дать мне отдельную нарту легковую, чтобы останавливаться у утесов и осматривать их, Тнелькут не согласился. Нет «ученых» оленей, а на упряжных – «моокор» – нельзя отъезжать от каравана. Они должны идти привязанными к передней нарте. Как при этих условиях я буду вести геологические исследования, не знаю!

Таким образом, Укукай обманул нас, и транспорт до самого озера будет грузовой, медленный, а на легковых нартах будут ехать только чукчи. Это обычная политика Укукая: он обещает русским все, что им хочется, и предоставляет делать чукчам то, что им хочется. Райисполком давно уже знает об этих уловках Укукая и его нежелании проводить активно нужные мероприятия, но пока нет никого в нацсовете, кто мог бы заменить его.

Сегодня нет ни утесов, ни осыпей, и можно мирно ехать в хвосте каравана. Идет снег, небо закрыто низкими облаками, горы плохо видны. Олени бредут, разбрасывая копытами пушистый, свежий снег. Пока еще они не проваливаются, так как близко под верхним легким покровом лежит твердый наст.

Мы проходим в первый день только 15 километров. Тнелькут выбрал место для ночлега на бугорке, на склоне горы. Его олени копытят снег. На своей нарте он привез несколько сухих кустиков, выкопанных по дороге в долине Малого Чауна. Здесь они уже редки, а скоро и совсем кончатся. Тнелькут показывает женщинам места, где надо поставить связки нарт. На этом его обязанности кончаются – женщины поставят ярангу, повесят полог, разведут огонь, тогда он зайдет в полог и будет ждать, когда согреется чай.

Нам не придется больше пользоваться привилегией мужчин; Тнелькут, как только мы приезжаем, сообщает, что он взял с собой маленький дорожный полог, в который с трудом поместятся они вчетвером, и поэтому нам нужно поставить палатку (по-чукотски «маневран»).

Это изгнание из чукотского рая, которому мы пять дней назад обрадовались бы, сегодня нас огорчило. Мы уже отвыкли от холодной палатки, от необходимости самим варить пищу, от залезания в холодный спальный мешок. Придется привыкать опять, и при этом в худших условиях: у нас тонкая палатка и только один маленький примус, который не в состоянии ее нагреть. Мы утешаем себя, что в палатке жить гораздо культурнее, чем в яранге. Мы сейчас согреем себе воды и вымоемся, впервые за пять дней. Затем сварим настоящий русский суп – с крупой. И наконец, напьемся настоящего кофе. И никто не помешает нам заниматься.

Первая часть программы была выполнена с успехом, но заниматься нам не пришлось: когда в палатке 30 градусов мороза и сидишь неподвижно, то руки мерзнут и писать невозможно. Гораздо легче писать на ходу, во время работы, когда кровообращение живее и все тело согрето.

Спали мы ничуть не хуже, чем в пологе: спальные мешки были сухие и еще не пропитались влагой от дыхания.

На следующий день мы принимаем уже полное участие в жизни кочевки. После того как мы сложили свою палатку, мы укладываем груз на нарты и увязываем их. Еще вчера Тнелькут подвел меня за руку к нарте и показал, что это входит в наши обязанности. Он увязывает нарты с ярангой и пологом, осматривает сбрую.

Затем начинается ловля оленей. Чукотские олени гораздо более дикие, чем эвенские, и, чтобы их поймать, делают загородку из нарт. Для этого нарты ставятся в две дуги, образующие полукруг, открытый в одну сторону, с узким проходом в другую. У каждой нарты поднят передний конец и прислонен к стоящей впереди нарте. Получается забор с торчащими вверх полозьями, через который не решается перепрыгнуть даже самый дикий олень. В середину загона кладутся для приманки куски снега с мочой, заготовленные ночью.

Затем мужчины – у нас только один Тнелькут – ловят чаатом наиболее диких оленей, которые могут увлечь за собой все стадо. Олень, почувствовав на рогах петлю, бешено бьется. Тнелькут его тащит, и видно, что силы хрипящего зверя и человека почти равны. Зная, что Тнелькут еще болен и слаб, я побежал к нему на помощь. Но он махнул рукой: по-видимому, я совершил большую бестактность – никто из его семьи не двинулся с места.