Обычно в юртах нас встречали очень гостеприимно, как и на западе Якутии, но угощение здесь несколько иное. В то время как в Западной Якутии дают масло или хаяк, здесь основное угощение – строганина. Чтобы изготовить ее, превосходного большого чира (шириной в восемь-десять пальцев, по здешней мере), только что принесенного с мороза, немного нагревают у камелька, срезают ножом чешую вместе с кожей и затем настругивают очень изящными тонкими стружками. Строганину эту едят обычно только с солью, без хлеба, и она превосходна на вкус.

Один путешественник писал, что ничто не может сравниться по вкусу со строганиной: она гораздо нежнее, чем устрицы, и замечательно тает во рту. Даже в бедных юртах, где и самим нечего было есть, старались принять нас как можно лучше и давали иногда несколько кусочков мяса на блюдечке.

От Камсы наш караван разделился. Салищев уехал на лошадях и должен был ночевать в юртах, так как лошади зимою, когда они заняты работой, нуждаются в сене. Я поехал дальше более медленно на утомленных оленях. Встреча была назначена в Алы-Кюёль, где ждал нас Березкин. После шума в юрте в Камсе мне доставило большое удовольствие ночевать в палатке, несмотря на мороз, который достигал еще 45 градусов. Теперь эта температура не казалась мне так ужасна, как в 1926 году, и вечером, приехав к месту ночлега, я вместе с моим спутником, рабочим Василием, ставил палатку, заготовлял дрова и растапливал печку, а потом в ожидании, пока вскипит чай, ел строганину из чиров, которыми мы были снабжены в достаточном количестве.

Салищев по мере движения вперед все увеличивал свой караван, нанимая лошадей. Таким образом, он мог высылать мне подводы навстречу, и я постепенно отсылал обратно наиболее утомленных оленей.

Колымская упряжка лошади представляла тогда очень забавное зрелище: здесь еще не применяли оглоблей и в оглоблях ходили только быки. Лошади возили сани за веревку, привязанную к обычному седлу. В сани клали только десять пудов (сто шестьдесят килограммов), а сам ямщик садился верхом на лошадь. Когда нужно спускаться с горы, то, чтобы сани не наезжали на лошадь, ямщик слезал и придерживал сани за задок. Колымчане утверждали, что лошадям так гораздо легче.

В Алы-Кюёль я догнал Салищева и нашел там Березкина с нашей первой партией.

От Алы-Кюёль мы едем, разделившись на четыре отряда, из которых три передовые на лошадях, а сзади – отряд на оленях. За этот путь я больше, чем во время перевала через Верхоянский хребет, познакомился с предельной силой оленей. Олень – очень покорное животное и тянет до тех пор, пока у него остается хоть немного сил. Самый верный признак, по которому узнают, устал олень или нет, – это хвост. Когда олени бегут бойко и держат свой маленький хвостик кверху, значит, они свежи и полны сил. А когда хвостик опущен, значит, олень устал. Особенно уставших оленей, которые не могли идти, Петр Сивцов лечил очень оригинальным способом. Он связывал им четыре ноги вместе и потом, подняв оленя за ноги, встряхивал несколько раз в воздухе.

Первый раз, когда я это увидел, я подумал, что Сивцов хочет убить бедное животное. Но он развязал оленю ноги, и тот, как встрепанный, побежал в лес; очевидно, это местное народное средство.

Раз по дороге нам удалось нанять несколько нарт с оленями в помощь нашим. Это были совсем молодые, годовалые оленята с прелестными темными глазами, окруженными светлой каймой. На остановках у юрт они грызли куски рыбы, которые валялись на дворе, и старались их копытить, как мох. Все окружающие обращались с ними чрезвычайно нежно.

Невдалеке от Верхне-Колымска нас обогнал Бека, ехавший из центра улуса, где он собирал последних оленей, и сообщил, что все уже готово.

2 марта, с опозданием на две недели, последняя из наших партий пришла в Верхне-Колымск, или Крепость, как поселок еще назывался по старой памяти.

Таким образом, путь от Средне-Колымска до Верхне-Колымска, обычно простой и легкий, был проделан нами с затратой больших средств и сил.

В Верхне-Колымске после долгих переговоров был заключен договор с Бекой и Верхне-Колымским нацсоветом. Олени принадлежали целому ряду жителей наслега, и Бека являлся только их уполномоченным. Для нас должны были заготовить тридцать нарт с четырьмя проводниками. За каждую упряжку я платил сто семьдесят пять рублей – за эти деньги можно было целиком купить обоих оленей с нартой. Но такую высокую цену пришлось заплатить, чтобы соблазнить владельцев отпустить оленей в страшные и неизвестные места.

4 марта подают новых оленей. После наших жалких и истощенных эти кажутся необычайно сильными и жирными.

От Верхне-Колымска нам предстоит сначала пройти немного вверх до Ясашной и от нее наискось пересечь водораздел к Колыме. В низовьях Ясашной расположено небольшое селение юкагиров – Нелемное. Тут живет большая часть верхнеколымских юкагиров.

Когда-то юкагиры были многочисленным и сильным народом, населявшим Северо-Восточную Азию. Юкагирская земля занимала бассейны Яны, Индигирки, Колымы, Анадыря и на восток протягивалась до Анадырского залива. Когда русские пришли сюда, здесь еще не было якутов (кроме самых верховьев Яны), а эвены кочевали в небольшом количестве в горах. Юкагиры жили главным образом в долинах рек; но постепенно количество юкагиров сократилось, и Иохельсон в начале 1900-х годов насчитывал их всего лишь 700 человек. Из них более 300 кочевало в Западной тундре, между низовьями рек Индигирки и Колымы. В верховьях Колымы, по Иохельсону, жило около 200 юкагиров, и немного их оставалось в низовьях Омолона. По тем сведениям, которые мне удалось собрать в 1930 году, в верховьях Колымы жило всего 125 юкагиров. Врач Мицкевич, работавший в прошлом веке на Колыме, описывал юкагиров следующим образом: «Юкагиры – это стройные, легкие люди невысокого роста, с продолговатыми лицами, светлыми карими глазами, с черными, прямыми, до плеч волосами, почти без растительности на лице».

Экономическое положение юкагиров до Советской власти было чрезвычайно тяжелым. Исконные охотники и рыболовы, они жили главным образом вдоль рек, и жизнь их в значительной степени зависела от улова рыбы. Оленей верхнеколымские юкагиры не держали, но и настоящего колымского скота – собак – они также имели очень немного: в одной семье обычно три-четыре собаки. Во время весенних перекочевок юкагиры должны были сами впрягаться в нарты, чтобы помогать собакам.

Уже во время нашего пребывания на Колыме специальные разъездные агенты Госторга доставляли продовольствие в места, где жили юкагиры, а позже на устье Коркодона была построена культбаза, которая теперь ведет большую работу по культурной помощи этому маленькому народу и по изменению его быта.

От Нелемного к нашему каравану присоединился еще один спутник. Бека взял с собой, чтобы довезти до Столбовой, какую-то дряхлую старушку в меховом чепчике и ровдужных штанах. Во время остановок она разводила костер и потом долго сидела возле него с трубочкой в зубах, грея руки.

От Нелемного и до Коркодона мы могли ехать по санному следу: здесь в начале зимы провезли груз в факторию Госторга, находящуюся на устье Коркодона; пурга уже замела этот след, но опытный проводник мог найти его – на нем снег гораздо тверже и нарты проваливаются не так сильно.

Мы двигаемся вверх по Колыме сравнительно медленно, от 20 до 30 километров в день. Каждые три дня устраиваем дневку, чтобы дать отдохнуть оленям, которые должны добывать себе мох из-под довольно глубокого снега. Поэтому только 17 марта добираемся наконец до фактории у устья Коркодона.

В фактории кроме нашего старого знакомца Дмитрия Винокурова встречаем Бережнова, члена Колымского окружного исполкома и одновременно агента Госторга. Когда он уезжал из Средне-Колымска, я просил его, чтобы он постарался достать нам проводника до Коркодона. В феврале сюда приходили эвены с верховьев правых притоков реки Коркодон – Рассохи и Сугоя – для закупки товаров. Бережнов потратил несколько дней на разговоры с эвенами, но ему не удалось убедить их провести нашу экспедицию по Коркодону.